Научно–библиографический отдел библиотеки
Шадринского государственного педагогического института

Сергей Борисович Борисов

Библиографический указатель научных трудов

Отклики на научные издания С.Б. Борисова

Шадринск, 2006

ББК 91.9
Б 82

Сергей Борисович Борисов: библиогр. указ. науч. трудов; отклики на научные издания С.Б. Борисова. / Составитель Е.А. Бурлакова. – Шадринск, Изд–во Шадринского пединститута, 2006. – 88 с.

Составитель – Бурлакова Елена Александровна, заведующая библиотекой Шадринского государственного педагогического института, заслуженный работник культуры РФ.

Печатается по решению методического совета библиотеки Шадринского государственного педагогического института

(протокол № 4 от 12.07.06.).

ISBN 5–87819–116–9

© Бурлакова Е.А., составитель, 2006

От составителя

Библиографический указатель посвящён 20–летию научно–педагогической деятельности доктора культурологии, профессора кафедры литературы и культурологии С.Б. Борисова в Шадринском государственном педагогическом институте

Борисов Сергей Борисович родился в 1963 году в городе Шадринске Курганской области. В 1986 году окончил философский факультет Уральского государственного университета им. А.М. Горького (г. Свердловск) и начал работать в Шадринском государственном педагогическом институте в должности ассистента кафедры философии и научного коммунизма. С 1989 по 1992 г. С.Б. Борисов – аспирант Ленинградского государственного педагогического института им. А.И. Герцена. В декабре 1993 года защитил диссертацию «Латентные феномены культуры (опыт социологического исследования личных документов девушек)» на соискание ученой степени кандидата философских наук в виде научного доклада в Учёном совете Уральского государственного университета им А.М. Горького. С 1994 года С.Б. Борисов – доцент кафедры философии и социологии Шадринского государственного педагогического института. В 1995–1997 гг. С.Б. Борисов – докторант Уральского государственного университета. С 1998 года – доцент кафедры философии и социологии. С февраля 2002 года – профессор кафедры философии и социологии Шадринского государственного педагогического института. В ноябре 2002 года защитил диссертацию «Субкультура девичества: российская провинция 70–90–х гг. ХХ века» на соискание учёной степени доктора культурологии в Российском государственном гуманитарном университете (Москва). С 2003 года – заведующий кафедрой литературы и культурологии Шадринского государственного педагогического института.

В данный указатель включены публикации С.Б. Борисова по философии, социологии, политологии, культурологии, антропологии, филологии, психологии. Все публикации расположены в хронологическом порядке, внутри года – по алфавиту названий публикаций. Монографические исследования С.Б.Борисова и составленные им фольклорные сборники выделены полужирным шрифтом. Библиографическое описание сделано в соответствии с нормами «ГОСТ 7.1–2003 Библиографическая запись. Библиографическое описание. Общие требования и правила составления».

Предваряя указатель, считаем необходимым отметить следующее обстоятельство. С конца 1980–х – начала 1990 гг. С.Б. Борисов активно занимался литературной и краеведческой деятельностью. В 1994 году он стал лауреатом уральской краеведческой премией им. В.П. Бирюкова, в этом же году по его инициативе было создано Шадринское общество краеведов, председателем которого С.Б. Борисов стал в 1998 году. В 1998 году Сергей Борисович Борисов был принят в Союз российских писателей. Мы не включили в настоящий указатель опубликованные С.Б. Борисовым краеведческие статьи, литературно–художественные произведения, а также составленные им краеведческие и литературно–художественные сборники и альманахи. Мы полагаем, что более целесообразным стало бы издание отдельных указателей произведений С.Б. Борисова литературно–художественной и краеведческой тематики.

Настоящее издание имеет важную особенность. Помимо указателя научных трудов, мы включили в него отклики на научные издания С.Б. Борисова (монографии и фольклорные сборники). На наш взгляд, это весьма существенно уточняет представление картину научной деятельности профессора Шадринского государственного педагогического института Сергея Борисовича Борисова.

Библиографический указатель научных трудов

1988

1. «Юности чистое зерцало»: автор заметки открыл феномен рукописного девичьего любовного рассказа / С.Б. Борисов // Молодой ленинец (Курган). – 1988. – 5 окт.

1989

2. Предназначена для? / С.Б. Борисов // Молодой коммунист. – 1990. – № 2. – С. 103–105. – Рец. на кн.: Москаленко А.И., Сержантов В.Ф. Смысл жизни и личность. – Новосибирск, 1989.

3. Эротические тексты как источник сексуального самообразования / С.Б. Борисов // Социологические исследования. – 1989. – № 1 – С. 81–84.

4. «Я хочу быть с тобой»: «Наутилус» в душе тинэйджер: [о сходстве мотивов рукописного девичьего рассказа и песни рок–группы «Наутилус»] / С.Б. Борисов // Уральский университет (Свердловск). – 1989 – С. 9.

5. «Я хочу быть с тобой»: версия философа о популярности песни / С.Б. Борисов // Южноуралец (Чебаркуль). – 1989. – 29 сент.

1990

6. Благородные девицы, «беспредел» и некоторые вопросы политической истории СССР / С.Б. Борисов // Социологические исследования. – 1990. – № 6. – С. 127–131.

7. Девичий альбом в рукописной культуре / С.Б. Борисов // Наука и мы (Латвия). – 1990. – № 3. – С.16–17.

8. Межполовосубкультурная рефлексия и проблемы обучения / С.Б. Борисов, В.А. Никульшин // Рефлексивные процессы и творчество. Материалы 1–й Всесоюзной научно–практической конференции. Часть 2. – Новосибирск, 1990. – С. 113–114.

9. Плачевая культура: к постановке проблемы / С.Б. Борисов // Культура. Деятельность. Человек. – Усть–Каменогорск, 1990. – С.183–186.

10. Плачево–смеховая культура: к постановке проблемы / С.Б. Борисов // Демократия как важнейшее условие развития культуры. Часть 1. – Барнаул, 1990. – С. 76–78.

11. Подлинная психология – психология индивидуальности: (Еще раз о статье Т. Грининга «История и задачи гуманистической психологии») / С.Б. Борисов // Вопросы психологии. – 1990. – №5. – С. 186–187.

12. Рецензия или пустая похвала? / С.Б. Борисов // Философская и социологическая мысль (Украина). – 1990. – № 1. – С. 112–113. – Рец. на кн.: Григорьян Б.Т. Человек им его назначение в современном мире. – М., 1989.

13. Роль рефлексии в творческой деятельности: (на примере анализа феномена личной переписки) / С.Б. Борисов // Рефлексивные процессы и творчество. Материалы 1–й Всесоюзной научно–практической конференции. Часть 1. – Новосибирск, 1990. – С. 235–236.

14. Смерть. Рефлексия. Творчество / С.Б. Борисов // Рефлексивные процессы и творчество. Материалы 1–й Всесоюзной научно–практической конф. Часть 1. – Новосибирск, 1990. – С. 113–115.

1991

15. Смехоэротический континуум народного творчества / С.Б. Борисов // Русский фольклор: проблемы изучения и преподавания. Ч. 3. – Тамбов, 1991. – С. 52–54.

16. Страшные рассказы детей: К вопросу о специфике жанра / С.Б. Борисов // Дети и народные традиции: Материалы Пятых Виноградовских чтений. – Челябинск, 1991. – С. 42–45.

17. Феномен интеллигенции в контексте русской культуры / С.Б. Борисов // Философские науки. – 1991. – № 3. – С. 46.

1992

18. Девичий рукописный любовный рассказ в контексте школьной фольклорной культуры / С.Б. Борисов // Школьный быт и фольклор. Часть 2. Девичья культура /сост. А.Ф. Белоусов. – Таллин, 1992 – С. 67–119.

19. Желтые тюльпаны – вестники разлуки: [о рукописном девичьем рассказе «Желтые тюльпаны» и отражении его мотивов в эстрадной песне] / С.Б. Борисов // Пять углов (Санкт–Петербург). – 1992. – № 29. – С.5.

20. Рукописная баллада «Медальон» как историко–культурный документ Уральского региона / С.Б. Борисов // Проблемы и тенденции развития Верхнекамского региона: история, культура, экономика: материалы республ. науч. — практич. конф. – Березники, 1992. – С. 99–102.

21. Рукописные квазифольклорные тексты как нетрадиционный источник социологической информации / С.Б. Борисов // Проблемы и тенденции развития Верхнекамского региона: история, культура, экономика: материалы республ. науч. — практич. конф. – Березники, 1992. – С.103–105.

22. Тридцать девичьих рукописных рассказов о любви / сост., авт. ст. и коммент. С.Б. Борисов. – Обнинск: «Ирина–Ч», 1992. – 112 с.

23. Частушки как этнографический источник / С.Б. Борисов // Проблемы и тенденции развития Верхнекамского региона: история, культура, экономика: материалы республ. науч. — практич. конф. – Березники, 1992. – С. 105–106.

1993

24. Личные документы как источник суицидологической информации: Некоторые проблемы социологии девиантного поведения / С.Б. Борисов // Социологические исследования. – 1993. – № 8. – С.62–65.

25. Рецензия / С.Б. Борисов // Этнографическое обозрение. – 1993. – № 2. – С. 185. – Рец. на кн.: Школьный быт и фольклор: учебный материал по русскому фольклору: В 2–х частях. – Таллин, 1992.

26. Символы смерти в молодежном сознании: (на материалах социологических исследований учащихся и студентов г. Шадринска) / С.Б. Борисов // Шадринская провинция: материалы региональной краеведческой конференции. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 1993. – С. 90–93.

27. Эстетика «черного юмора» в российской традиции / С.Б. Борисов // Из истории русской эстетической мысли: сб. науч. тр. – СПб, 1993. – С. 139–153.

1994

28. Детская сказка или антиутопия?: (культуролог. анализ повести Н. Носова «Незнайка в Солнечном городе») / С.Б. Борисов // Проблемные вопросы истории, культуры, образования, экономики Северного Прикамья: материалы Всерос. науч. — практич. конф. – Березники, 1994. – С. 144–146.

29. Инцест–табу и его нарушения в русской ментальности: к постановке проблемы / С.Б. Борисов // Проблемные вопросы истории, культуры, образования, экономики Северного Прикамья: материалы Всерос. науч. — практич. конф. – Березники, 1994. – С. 105–107.

30. Мотивы неприятия социально–политического устройства СССР в фольклоре заключенных 1970–х годов / С.Б. Борисов // Фольклор и культурная среда ГУЛАГа. – СПб, 1994. – С. 52–63.

31. Русский смехоэротический фольклор / составление, вступ. статья и примечания С.Б. Борисова. – СПб.: Библиотека «Звезды», 1994. – 192 с.

32. Социокультурная теория акселерации: к постановке проблемы / С.Б. Борисов // Проблемные вопросы истории, культуры, образования, экономики Северного Прикамья: материалы Всерос. науч. — практич. конф. – Березники, 1994. – С. 101–102.

33. Три столпа народного образования / С.Б. Борисов // Гуманизация педагогического образования: тезисы докладов. – Екатеринбург, 1994. – С. 12–13.

1995

34. «Горестные заметы» девичьего сердца / С.Б. Борисов // Примета (г. Березники Пермской обл.). – 1995. – № 14 (спецвыпуск).

35. Дева как архетипический образ русской литературы / С.Б. Борисов // Художественная индивидуальность писателя и литературный процесс ХХ в.: Тез. докл. межвуз. науч. конф. – Омск, 1995. – С.30–33.

36. Девичье мышление в критических ситуациях / С.Б. Борисов, В.А. Никульшин // Инновационные системы образования России: материалы Всерос. науч. — метод. конф. – Березники, 1995. – С. 239–241.

37. Отечественные исследования «черного юмора» / С.Б. Борисов // Социологические исследования. – 1995. – № 7. – С.132–133.

38. Плач как техника понимания / С.Б. Борисов // Понимание и рефлексия: материалы третьей Тверской герменевтической конф. Ч. 2. – Тверь, 1995. – С. 22–26.

39. Русские девичьи половозрастные союзы как ведущая сила культургенеза / С.Б. Борисов // Инновационные системы образования России: материалы Всероссийской науч. — метод. конф. – Березники, 1995 – С. 241–243.

40. Русский смехоэротический фольклор / сост., вступ. ст. и примеч. С.Б. Борисова // Озорные частушки (с «картинками»). – СПб: Изд–во АОЗТ «Атос», 1995. – С. 223–407.

41. Символы смерти в русской ментальности / С.Б. Борисов // Социологические исследования. – 1995. – № 2. – С. 58–63.

1996

42. Апофатика чести / С.Б. Борисов // Проблемные вопросы историко–культурного наследия Урала: материалы Междунар. науч. конф. – Соликамск, 1996. – С. 144–145.

43. «Выход проглоченного наружу» как архетип культуры / С.Б. Борисов, В.А. Никульшин // Архетип. 1996: культурологический альманах. – Шадринск, Изд–во Шадринского пединститута, 1996 – С. 44–47.

44. Дева как архетип европейской культуры / С.Б. Борисов // Архетип. 1996: культурологический альманах. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 1996. – С.4–19.

45. Дневник как культурологический феномен / С.Б. Борисов, Е.М. Ершова // Российская наука в конце ХХ столетия: материалы Междунар. науч. конф. – Соликамск, 1996. – С. 103–104.

46. Историография исследований проблемы чести / С.Б. Борисов // Российская наука в конце ХХ столетия: материалы Междунар. науч. конф. – Соликамск, 1996. – С. 99–101.

47. К вопросу о семантике слова «зинзивер» в стихотворении В. Хлебникова // Контрапункт: лит. — критич. сб. Вып. 2. – Шадринск, 1996. – С. 23–25.

48. Конфликт чести как ведущий мотив русской классической литературы / С.Б. Борисов // Контрапункт: лит. — критич. сб. Вып. 2. – Шадринск, 1996. – С. 20–22.

49. Метафизика чести / С.Б. Борисов // Sign–n–Sein: рус. альманах. Вып. 1. – Тверь, 1996. – С. 27.

50. Минусы рейтинга «100 ведущих политиков России» и пути их преодоления / С.Б. Борисов // Независимая газета. – 1996. – 7 сент.

51. Прозаические жанры девичьих альбомов / С.Б. Борисов // Новое литературное обозрение. – 1996. – № 22. – С. 362–385.

52. Рукописная баллада «Медальон»: к открытию нового жанра рукописной словесности / С.Б. Борисов // Sign–n–Sein: рус. альманах. Вып. 1. – Тверь, 1996. – С. 20–23.

53. Смехоэротический фольклор / сост. С.Б. Борисов. – Тверь, «Фамилия», 1996.

54. Честь как европейский архетип / С.Б. Борисов // Архетип: культурологич. альманах. 1996. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 1996. – С. 119–121.

55. Язык сам постоит за себя / С.Б. Борисов // Независимая газета. – 1996. – 20 июля.

1997

56. Биография А.А. Жданова: к постановке проблемы / С.Б. Борисов // Революция 1917 года в Зауралье. – Курган, 1997. – С. 110–117.

57. Политическая деятельность Н.В. Здобнова в 1917–1918 гг. / С.Б. Борисов // Шадринский альманах. Вып. первый (1997). – Шадринск, ПО «Исеть», 1997. – С. 56–63.

58. Честь и другие вопросы половой морали шадринской учащейся молодежи 1990–х годов (по материалам социологических исследований) / С.Б. Борисов // Шадринский альманах. – Шадринск, ПО «Исеть», 1997. – Вып. 1 (1997). – С. 111–116.

59. Честь как культурно антропологический феномен: Эволюция философских интерпретаций / С.Б. Борисов. – Екатеринбург: Изд–во Уральского университета, 1997. – 216 с.

60. Эволюция жанров девичьего альбома в 1920–е–1990–е годы / С.Б. Борисов // Шадринский альманах. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 1997. – Вып. 1. – С.87–110.

1998

61. Андрей Александрович Жданов: Опыт политической биографии / С.Б. Борисов – Шадринск: ПО «Исеть», 1998 – 36 с.

62. Апелляция к чести как элемент российского революционного дискурса 1904–1919 гг. / С.Б. Борисов // Сохранение, восстановление, использование исторического, культурного, природного наследия народов России: материалы Междунар. науч. — практич. конф. – Березники, 1998. – С. 88–91.

63. Девичьи любовные рукописные рассказы / публ. С.Б. Борисова и С.И. Жаворонок // Русский школьный фольклор / сост. А.Ф. Белоусов. – М.: Ладомир, 1998. – С.185–26.

64. Из истории девичьего альбома / С.Б. Борисов // Традиционная культура и мир детства: материалы междунар. науч. конф. « Х1 Виноградовские чтения». Ч. 1. – Ульяновск, 1998. – С. 67–70.

65. К проблеме периодизации современного детского фольклора / С.Б. Борисов // Место и значение фольклора и фольклоризма в национальных культурах: история и современность: тез. докл. научной конф. – Челябинск, 1998. – С. 9–10.

66. Опыт исследования некоторых социально–половых установок учащейся молодежи города Шадринска / С.Б. Борисов // Шадринский альманах. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 1998. –Вып. 2 (1998). – С. 65–69.

67. Проблемы исследования локального историко–культурного наследия и преподавание в высшей школе / С.Б. Борисов, М.Ф. Ершов // Музей и общество на пороге ХХІ века: материалы Всерос. науч. конф. – Омск, 1998. – С. 221–222.

2000

68. Журналы гимназисток и школьниц как феномен российской девичьей культуры Х1Х – ХХ вв. / С.Б. Борисов // Архетип: культурологический альманах. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – Вып. 2: Образы женщин в культуре.– С.31–33.

69. Игры с поцелуями в Зауралье: 1860–е – 1990–е гг. / С.Б. Борисов // Шадринская старина. 2000: краевед. альманах. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – С. 57–64.

70. Культурантропология девичества / С.Б. Борисов; отв. ред. С.Ю. Неклюдов. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – 88 с.

71. Латентные механизмы эротической социализации: материалы по культурантропологии девичества. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – 96 с.

72. От Рождества к Новому году (на шадринских материалах) / С.Б. Борисов // Шадринская провинция: материалы третьей межрегион. науч. — практич. конф. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – С. 13–16.

73. Современные разновидности русских женских коммуникативно–магических практик / С.Б. Борисов // Шадринская старина. 2000: краевед. альманах. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – С. 64–75.

74. Человек. Текст. Культура: очерки по культурной антропологии и истории духовной культуры / С.Б. Борисов. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2000. – 51 с.

2001

75. Девичий рукописный рассказ как жанр «наивной литературы» / С.Б. Борисов // «Наивная литература»: исследования и тексты / сост. С.Ю. Неклюдов. – М.: Московский общественный научный фонд, 2001. С.153–186.

76. Игры с поцелуями как феномен отечественной подростково–молодежной культуры / С.Б. Борисов // Современное общество и проблемы воспитания: Сб. науч. трудов межрегион. науч. — практич. конф. – Липецк, 2001.

77. Культура девичьей социализации / С.Б. Борисов // Женщины XXI века – права, реалии, перспективы: материалы 2–й регион. науч. — практич. конф. – Курган, 2001. – С.88–90.

78. Латентные механизмы гендерной социализации детей и подростков / С.Б. Борисов. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2001. – 252 с.

79. Самодеятельные журналы учащихся / С.Б. Борисов // Живая старина. – 2001. – № 4. – С. 26–29.

80. Честь как феномен российского политического сознания / С.Б. Борисов. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2001. – 80 с.

2002

81. Женские гимназии: история, быт, обычаи / С.Б. Борисов // Гуманизация образования: практика обучения и воспитания: материалы ІІ межрегион. науч. — практич. конф. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2002. – С. 25–29.

82. Любовный рассказ в ансамбле девичьего альбома / С.Б. Борисов // Рукописный девичий рассказ / сост. С.Б. Борисов. – М.: ОГИ, 2002. – С. 19–48.

83. Мир русского девичества: 70–90–е годы ХХ века / С.Б. Борисов; отв. ред. С.Ю. Неклюдов. – М.: Ладомир, 2002. – 343 с.

84. Пирог «Герман» и «гриб счастья» / С.Б. Борисов // Живая старина. – 2002. – № 2. – С. 31–34.

85. Рукописный девичий рассказ / сост., вступ. статья С.Б. Борисова. – М.: ОГИ, 2002. – 520 с.

2003

86. Культурные коммуникации и ритуалы / С.Б. Борисов – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2003. – 91 с.

87. Ритуальное закрепление дружбы и обряды посестримства у девочек / С.Б. Борисов // Живая старина. – 2003. – № 3. – С. 15–17.

88. Эмпирические гендерные исследования в провинциальном педагогическом вузе / С.Б. Борисов // Гендерные отношения и гендерная политика в ВУЗе. – Екатеринбург, 2003.

2004

89. Из истории литературного «черного юмора» (ХІХ–ХХ вв.) / С.Б. Борисов // Литература. Культура. Эстетика: сб. науч. ст. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2004. – С. 86–105.

90. Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: из истории публикации / С.Б. Борисов // Шадринские чтения: материалы межрегион. филолог. науч. — практич. конф. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2004. – С. 69–73.

91. Механизмы гендерной социализации детей и подростков / С.Б. Борисов // Мальчики и девочки: реалии социализации: сб. ст. – Екатеринбург, 2004.

92. Рукописный девичий рассказ / Сост., вступ. статья С.Б. Борисова. – 2–е изд. – М.: ОГИ, 2004. – 520 с.

93. Шадринск ХVІІІ–ХХІ вв.: очерки истории повседневности / С.Б. Борисов. – Шадринск: ПО «Исеть», 2004. – 112 с.

94. Шуточная беспроигрышная лотерея на свадьбе / С.Б. Борисов // Живая старина. – 2004. – № 3. – С. 31–33.

2005

95. Книга Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания»: проблемы текстологии / С.Б. Борисов // Ученые записки Шадринского государственного педагогического института. – Шадринск: Издательство ПО «Исеть», 2005. – Вып. 9: Филология. История. Краеведение. – С. 43–52.

96. Форма гимназисток (вторая половина ХІХ – начало ХХ вв.) / С.Б. Борисов // Архетип. Выпуск третий. Материалы центра культурно–антропологических исследований. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2005 – С. 3–6.

97. Подростково–молодёжная игра «флирт цветов»: опыт реконструкции / С.Б. Борисов // Архетип. Выпуск третий. Материалы центра культурно–антропологических исследований. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2005 – С. 41–48.

98. Описание ритуала закрепления девичьей дружбы в отечественной художественной литературе / С.Б. Борисов // Архетип. Выпуск третий. Материалы центра культурно–антропологических исследований. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2005 – С. 56–59.

99. Об одном малоизученном жанре школьного фольклора и его возможных исторических корнях / С.Б. Борисов // Архетип. Выпуск третий. Материалы центра культурно–антропологических исследований. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2005 – С. 63–64.

2006

100. Об «американском жителе», «раскидае» и актуальных задачах культурно–исторической антропологии / С.Б. Борисов // Шадринские чтения: Литературоведение. Культурология: материалы второй межрегион. науч. — практич. конф. – Шадринск: Издательство ПО «Исеть», 2006. – С. 145–149.

101. Энциклопедический словарь русского детства / С.Б. Борисов – Шадринск: Издательство ПО «Исеть», 2006. – 548 с.

Отклики на научные издания С.Б. Борисова

Тридцать девичьих рукописных рассказов о любви (1992)

Денис Корсаков

«Она лежала на асфальте, как белый лебедь…»

На уроках – и не только литературы – девушки переписывали из тетрадки в тетрадку рукописные рассказы, а Сергей БОРИСОВ собрал их в книгу и прислал в «КП».

«Тридцать рукописный девичьих рассказов о любви».В каждом рассказе парень (с доминирующим именем Игорь или Олег, Алёша, Витя, Сергей, просто ОН) знакомится с девушкой (Алёнка, Марийка, Ира, Оля, Саша, ОНА). Они разлучаются на какой–то период, один из них умирает, второй плачет на могиле, украшенной цветами, или стреляется сам (топится и т. п.).

Парадоксальные тексты. Авторы неизвестны. Они создали школьный советский эпос. Старшая Эдда нежно ласкает Младшую, держа под мышкой Беовульфа и Эгилем и нибелунгами. Всё это в грязном классе с немытой доской, на доске белые разводы, грязь, тоска, совет дружины, тряпочка галстука.

Пронзительная пошлость, кабы их написал профессионал (мы и видим её в любовных романах по 1 500 рублей экземпляр). В исполнении невинного создания это при обретает пронзительную святость, что ли.

* * *

То, что рассказы р у к о п и с н ы е, придаёт им особую форму доверительности. Это – свой круг, где все пишут так же, как и ты. Где безумные газетные штампы советского периода соседствуют с безумием сюжета. Примерно таким: герой одного рассказа в зале суда. «Подсудимый, почему вы убили девушку?». Со скамьи подсудимых встает бледный юноша с горящим взором и пепельными волосами, молодой, красивый, лет двадцати, на судей смотрящий со злостью: «Я её не убивал». Далее следует монолог, история любви, завершающаяся тем, что девушка падает с ножом в спине и с криком: «Игорь, у меня что–то в спине!». Игорь вынимает кинжал, ранее в сюжете не фигурировавший, и выясняет, что убила девушку другая девушка, субъект неразделённой любви. Девушка отомщена. «Я взял нож и воткнул ей в сердце. А теперь мне всё равно, что будет со мной, я выпил яд. Похороните меня рядом с ней!» – «В зале все рыдали!»

Пошлость вымывается слезами. Мне всё равно, что будет со мной. Я никогда не полюблю другую, я никогда не забуду тебя. НАША ЛЮБОВЬ БУДЕТ ВЕЧНОЙ. Всё.

Это время начитавшихся французских романов барышень, плавно перетекшее во время барышень, воспитанных на индийском кино.

В рассказах синие троллейбусы уезжают, увозя девушку к смерти, захлопывая свои двери перед лицом юноши. Здесь у десятиклассниц прекрасное о ч е р т а н и е л и ц а и фигуры. Здесь кровь на каждом шагу, журавли и лебеди служат символом вечной любви, а в тихие т ё п л ы е вечера лёгкий снежок падает на лицо Антонины Ивановны, заходящей вскоре в квартиру с неубедительным восклицанием: «Ну и снежок!»

Это иная реальность. Пронзительная и трогательная. Где любовь действительно будет вечной.

Внешний вид книги приятен.

(Комсомольская правда. 1994, 11 октября – С. 8)

Юрий Шинкаренко

Рукописные рассказы о любви

Сегодня на витрине нашего «Непричёсанного музея» образцы современного подросткового фольклора – рукописные рассказы о любви…

Меня давно занимал один пробел в молодёжной субкультуре. А именно – какие–то свидетельства, что подросток, достигнув определенного возраста, сам с собой играет в одну игру. В обряд посвящения во взрослые, иначе говоря – в обряд инициации. Причём – в классической его форме, в той, что свойственна первобытным народам.

Примитивизм мышления наших предков, их особый взгляд на мироустройство, их способы ведения хозяйства – всё это привело к тому, что мальчиков (поначалу только мальчиков) вводили в собственную взрослость своеобразно. «Предполагалось, – цитирую известного литературоведа В.Я. Проппа, – что мальчик во время обряда умирал и затем снова воскресал уже новым человеком…. Смерть и воскресения вызывались действиями, изображавшими поглощение, пожирание этого мальчика чудовищным животным. Он как бы проглатывался этим животным м, пробы в некоторое время в желудке чудовища, возвращался, т. е. выхаркивался или извергался. Для совершения этого обряда иногда выстраивались специальные дома, имеющие форму животного, причём дверь представляла собой пасть…» Побывка ребёнка в стране смерти имела сакральный смысл. Считалось, что там он заполучает помощь, покровительство тотемного животного или, при других формах обряда, патронаж умерших родственников, иных потусторонних обитателей, которые, испытав новообращенного, даруют ему свою силу, обучают его всем необходимым навыкам, хотя, конечно, навыки прививали подростку свои же сородичи, включённые в действо обряда. Обряд изменялся, усложнялся, из непосредственной ритуальной игры выливался в действие опосредованное, переживаемое умозрительно. Из таких изустных форм инициации родилась, в частности, волшебная сказка. Но при любой форме обряда важнейшими моментами оставались темы «испытаний» и «временной смерти».

Какая связь между древними племенами и современными отроками? Самая прямая… Сознание отдельной личности, созревая и усложняясь, движется теми же этапами, что развивающееся сознание всей человеческой цивилизации. И в какой–то момент полагали мы, подросток с его несформированным мышлением должен был прийти к умозрительному проигрыванию «испытаний» и «временной смерти», чтоб заручиться здесь некой мистической поддержкой, освоить новый для себя опыт.

Когда молодой социолог из Шадринска С.Б. Борисов подарил редакции свой сборник «Тридцать рукописный девичьих рассказов о любви» (Издательство «Ирина–Ч», г. Обнинск, 19992, тираж 5000 экз.), стало понятно: автор вводит в исследовательский оборот тот материал, который мы давно ищем.

Фабула большинства рассказов, кочующих из одного домашнего альбома в другой и записанных С. Борисовым, однотипна: молодые люди переживают несчастную любовь, испытывают себя на прочность чувств, иногда кто–то из них (или оба) погибают… Анонимные авторы (а вслед за ними многочисленные читатели — «переписчики») проигрывают в своём сердце тему «испытаний» и «временной смерти». Как проигрывают? Почему? Да потому, что и авторы, и читатели в какой–то мере отождествляют себя с героями рассказов, вместе страдают, временно уходят в потусторонний мир, а в реальность уже возвращаются с новым опытом, по крайней мере – с желанием не повторять трагических ошибок в любви…

Не случайно, что большинство рассказов – девичьи. Ведь именно девочка должна научиться любить чтобы создать семейный очаг.. В этом – смысл её взросления и, естественно, девочка является создателем такой опосредованной формы инициации, как рукописный рассказ.

Хотя не исключено, среди авторов есть и юноши (пол главного героя в рассказе ещё не указывает на пол автора), <…>

Возможно, наша трактовка рукописных подростковых рассказов как следов «самоинициации» вызовет споры (С. Борисов например, комментирует собранный материал с иной точки зрения)… Но рассказы перед вами. Выводы делайте сами…

(Уральский следопыт. 1995, №№ 8–12. – С. 84)

Василий Щукин

Кризис столиц или комплекс провинции?

<…> Что же касается научных работ Борисова, то после знакомства хотя бы с их перечнем и с краткими отзывами земляков, которые больше предпочитают обсуждать его прозу и стихи, создаётся впечатление, что именно благодаря своей научной издательской деятельности шадринский социолог культуры и литературы может стать известным не только в русских столицах, но в международном информационном пространстве. Сошлюсь на личный опыт. Я прочитал на занятиях по теории литературы, которые веду в Краковском педагогическом университете, два из тридцати девичьих рукописных рассказов о любви, собранных и опубликованных Борисовым. Успех превзошёл все ожидания. Студенты обоего пола выстроились в очередь к копировальной машине. Сразу нашлись охотники переводить на польский. Девушки из провинции, в особенности из деревень, вспомнили, что нечто подобное видели у девчонок в школе. Конечно, «плачевая культура», о существовании которой многие давно знали, но которую ввёл в научный оборот именно Борисов, вызвала дружный смех, но в то же время стало ясно, что в наше почти лишённое культурных табу время ощущается острый дефицит девичества и даже тривиальной сентиментальности. Девичество – главный мотив научного и художественного творчества Борисова: укажем на его кандидатскую диссертацию (Латентные феномены культуры. Опыт социологического исследования личных документов девушек. Екатеринбург, 1993) и на его наиболее значительное художественное произведение – повесть «-[ли]- Записки странной девочки» (СПб., 1995), материалом для которой, несомненно, послужили всё те же бесценные личные девичьи документы. Быть может, живя в провинции, исследователь низовой, примитивной культуры оказывается гораздо ближе к её носителям, чем житель столицы. Он же расположен ближе и к той неоформленной, становящейся идеологии непросвещённых низов, в которой легче заметить и старые мифологемы, и зачатки новых умственных, нравственных и эстетических тенденций. Во всяком случае, тематика социологических и фольклорно–литературных исследований Борисова не может не импонировать: дева как архетипический образ русской литературы, девичьи альбомы, детская антиутопия («Незнайка в Солнечном городе» Н.Н. Носова), социологический анализ произведений Л. Чарской, социология девиантного поведения, эротические тексты как источник сексуального самообразования, смехоэротический континуум народного творчества, страшные рассказы детей, рукописные альбомы заключенных, символы смерти в молодёжном сознании, молодёжный сленг. Следует особо подчеркнуть огромную и весьма полезную работу Борисова по собиранию, обработке и изданию многочисленных фольклорных и квазифольклорных текстов, что открывает необозримое поле для самых разных гуманитарных исследований. Всё это ново, свежо и интересно. <…>

(Новое литературное обозрение, 1998, № 34. С. 352–354)

С.М. Лойтер, Е.М. Неёлов

Современный школьный фольклор

В этом же ряду неофициального эпического фольклора подростков стоят рукописные девичьи любовные рассказы с их жестоко–романсовой эстетикой. Их первая публикация с предисловием–комментарием принадлежит собирателю и исследователю из Шадринска С.Б. Борисову, издавшего затем отдельную книжку «Тридцать рукописных девичьих рассказов о любви».

«В последние 15–20 лет (за больший период не ручаюсь) существуют «классические», то есть вошедшие в девичьи альбомы рассказы, переписываемые на 70–90 процентов слово в слово на протяжении указанного периода. Мне известно 2–5 таких рассказов, о которых можно со значительной долей уверенности … сказать, что огни переписываются не менее 10–15–20 лет из альбома в альбом. Таким рассказом является «Помни обо мне»», – пишет С.Б. Борисов. К наиболее распространённым он относит и рассказ «Любовь этого стоит». ИХ варианты содержат и альбомы наших коллекций.

С.Б. Борисовым положено очень значительное и важное начало. Вместе с тем для всестороннего и аргументированного изучения жанра необходим и более репрезентативный текстовый материал и глубокое сравнительно–типологическое исследование. Трудно согласиться с мнением о том, что «феномен девичьего рукописного рассказа как жанра возник в романтическую эпоху 50–60–х годов когда ценности общественного сознания были ориентированы на «высокое», когда еще не произошло девальвации ценностей, характерной для 80–х годов». Нам представляется, что любовные девичьи рассказы, как многие неофициальные, неканонические, запретные жанры и виды фольклора, обратили на себя внимание исследователей лишь в 1980–е годы, а бытование их имеет несравненно большую историю. Они просто не изучались и не собирались. Поэтому многое утрачено. Восстановить картину их бытования, как и картину бытования альбомов, поможет и поиск того, что ещё сохранилось, и обращение к литературным источникам. Один из них – горьковское «На дне», где обитательница «дна» 24–летняя Настя «повествует» о своей якобы имевшей место романтической любви: «Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились… а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и белый, как мел, а в руках у него леворверт…<…> «Но, говорю, не лишай себя молодой твоей жизни…»» Барон цинично смеётся и говорит: «Всё это – ерунда! Это всё из книжки «Роковая любовь»».

Несомненно, любовные девичьи рассказы аккумулируют в себе примитивное преломление читательского опыта (массовой, бульварной литературы) и какие–то существенные стороны девичьего сознания. Но это еще предстоит исследовать. <…>

(Лойтер С.М., Неёлов Е.М. Современный школьный фольклор.

Пособие–хрестоматия. – Петрозаводск, 1995 – С. 91–92)

Человек. Текст. Культура (2000)

В.А. Коршунков

[Библиография]

Борисов С.Б. Человек. Текст. Культура: Очерки по культурной антропологии и истории духовной культуры. – Шадринск: Шадринский гос. пед. ин–т, 2000. – 49 с. – 100 экз.

Сборник состоит из четырех рубрик с внушительными заглавиями: «Вопросы литературы», «Литература и фольклор», «Фольклор и этнография», «Антропология. Психология. История ментальностей». И названия работ тоже значительные, например: «Детская сказка или антиутопия? Культурологический анализ повести Н. Носова «Незнайка в Солнечном городе»", «Язык сам постоит за себя», «Генезис и эволюция образа Деда Мороза как персонажа зимне–праздничной мифологии», «Частушки как этнографический источник», «Смехоэротический континуум народного творчества», «Плачево–смеховая культура», «Плач как техника понимания» и т.п. Однако сколько–нибудь объемная работа всего только одна — обзорная статья «Эстетика «черного юмора» в российской традиции». Остальное же — короткие статьи и заметки, тезисы докладов, даже газетная полемика. Причем многое из сведённого в сборник впервые было опубликовано в малодоступных изданиях, выходивших в Березниках, Шадринске, Тамбове, Усть–Каменогорске, Твери, Челябинске, Барнауле (в приложении автор, как водится, указал первые публикации). Едва ли эти тексты, собранные вместе и напечатанные в Шадринске таким вот тиражом, стали намного доступнее. Но все же хорошо, что они переизданы. Читать собрание всех этих заметок, очерков, тезисов, обобщений и отдельных наблюдений — дело увлекательное.

Автору в языке, литературе и культуре интересно многое. Он внимательный наблюдатель. Правда, за впечатляющим заголовком иной раз кроется частное впечатление от одного–двух литературных или культурных проявлений. Не все доказывается подробно, кое–что, в общем, просто постулируется. Разумеется, такое бывает и по причине минимализма представленных здесь жанров. Вероятно, это еще и результат принимаемой методологической установки. Скажем, автор вполне осознанно предпринимает «постмодернистское прочтение» «Смерти пионерки» Э. Багрицкого, отталкиваясь от единственного непреложного факта: имя героини – Валентина – восходит к латинскому корню со значением здоровья. И почему–то вслед за тем умирающей бедняжке суждено в последовательном калейдоскопе втискиваться в контекст Вальпургиевой ночи, Валтасарова пира, Вальхаллы, даже Трансвааля (который, как и Валя, «горит в огне»). Ей надлежит примериваться к Ваалу, валькириям, славянским женским демонам вилам (перечень каждый и сам мог бы продолжить). Потом получается вот что: Валя – «представительница царства мертвых», «посредник (медиатор) царства мертвых и царства живых». «…Валя – с семиотической точки зрения – это знак (символ), не имеющий денотата (объекта действительности, обозначаемого знаком) и обладающий только десигнатом, концептом, значением. Валя – это «функция текста», это отсылка к миру внечеловеческих смыслов – миру ведьм, миру мертвых, словом, антимиру». В общем, «это не рассказ о девочке». Совсем нет. «Это художественно оформленная «запись» галлюцинирующего (умирающего) сознания «скриптора» (повествователя, «нарратора», автора). Перед взором агонизирующего проходят картинки, эпизоды, связывающие воедино его прошлую жизнь (любовь, войны) с предощущением близкой смерти». Ну как такое докажешь? Такое можно только прочувствовать, да и то – лишь овладев всеми богатствами, которые выработало к началу XXI в. гуманитарное человечество. «Это лишь один из способов прочтения стихотворения Э. Багрицкого», – признаётся автор. И добавляет: «В дальнейшем мы оставляем за собой право расширить круг вовлекаемых в герменевтические процессы источников».

С.Б. Борисова привлекают окраинные и граничные явления культуры, которые только начинают по–настоящему изучаться. Ему удается выявлять их, ставить проблемы, предлагать объяснительные гипотезы. К счастью, не все его наблюдения и обобщения столь же экстравагантны, как в случае с бедной Валей. И действительно, похоже, что «садистские стишки» – жанр не вполне детский, по крайней мере по происхождению. (Можно ли так же определить и прочие «страшилки», прозаические, – это вопрос.) Действительно, интересно и важно было бы исследовать возможную антисемитскую подоплеку ликвидации нэпа. А вот то, что детская повесть Н. Носова – это антиутопия и, по сути, развенчание коммунизма в технократической его ипостаси, так это убеждает не вполне. Что словечко «зинзивер», которое встречается у В. Хлебникова, могло в народной речи означать не только птичку, но и растение – ясно. А вот следует ли из этого, что в другом столь же известном словце того же стихотворения – «лебедиво» – отныне следует вычитывать траву лебеду, так это едва ли… Словом, чтение увлекательное.

(Новое литературное обозрение. № 56, 2002 – С. 379–380)

Культурантропология девичества (2000)

Книги для родителей

Борисов С. Культурантропология девичества.

Автор предлагаемой монографии подробно рассматривает российский «мир детства», а именно «мир детства девочек». Читатель прочтет здесь об играх девочек (описывается каждая игра), о девичьих ритуалах, об эволюции девичьих представлений о механизме репродуктивной функции человека, о физиологии и психологии девочек в различные школьные годы, о девичьем фольклоре на разные темы и многое другое.

Книга адресована как психологам и социологам, так и родителям, поскольку всё, о чём говорилось выше, должны знать матери, имеющие дочерей. Это поможет им понять сложный мир детской души, особенности того или иного возраста девочек, избежать проблем и недомолвок в период полового созревания дочерей, помочь им преодолеть различного рода трудности, стать другом своим дочерям, завоевать их доверие, а в конечном счете, сохранить мир в семье.

Книга снабжена обширной библиографией, из которой тоже можно почерпнуть много интересного.

[Борисов, Сергей Борисович. Культурантропология девичества – Шадринск: Гос. пед. ин–т, 2000. – 87 с. Библиогр.: с.80–83 ]

(Родитель. ру 2001, 22 января http://parent.fio.ru)

Игорь Турбанов

[Книжная полка]

С. Борисов. Культурантропология девичества. – Шадринск: Шадринский государственный педагогический институт, 2000.

Несмотря на распространившийся в России в последние годы психоанализ, мы едва ли избавимся от традиционного самокопания в попытках осознания истинных мотивов наших действий. Не стало для нас детище Фрейда и ключом к пониманию детских переживаний. Где–то мы, как и прежде, остаемся скромными, стыдливыми велико- (хотя и ново-) россами. И в отличие от западного человека сохраняем удивительную способность испытывать «страшную неловкость» (в чем нам косвенно помогает русская литература), когда заглядываем в прошлое или с чьей–нибудь подсказки реанимируем в памяти, казалось, навсегда забытые моменты нашей жизни: странноватые детские игры, гадания, подглядывания, невинную (ну–ну, не надо про невинность, – ухмыляется Психоанализ) возню с особами противоположного пола. В этом отношении книжечка С. Борисова – весьма любезный «напоминатель» и наводчик.

При слове «антропология» как–то начинают маячить седовласая голова и огромные тома какого–нибудь (за неимением своего) Леви–Стросса, тем не менее «…логия девичества» тоже «тянет» на приличную коллекцию приватных территорий девичьего языка и интимную географию детских и подростковых игр. Тем более что большинство работ, как бесстрашно заявляет автор, посвященных подростковой, девичьей или детской субкультуре, занимаются анализом этих «объектов» либо «вообще», то есть предельно абстрактно – без тонких различений «(внутри)мальчишеской, мальчишеско–девичьей и (внутри)девичьей коммуникаций», либо сужаются до двух–трех тем и безбожно «экстраполируются на всю детско–подростковую культуру». Потому сие тоненькое издание с энциклопедическим (несмотря на целомудренный объем разделов) размахом стремится наверстать упущенное.

Перед собой С. Борисов явно ставил сверхзадачу – собрать все бытующие литературные и поведенческие девичьи игровые жанры, типа: «игры с прыжками», «секретики», «девичьи тайны языки». Собрать – и максимально их систематизировать, посадив каждый поведенческий или игровой жанр в клетку и заведя на него отдельное досье. Прямо скажем, эта затея успехом не увенчалась, хотя кое–какие аспекты «девичьей культуры», несомненно, вызовут отклик в памяти читателя.

Действительно, источник их – тайные, колдовские обряды и древние любовные игры, составляющие некий архетипический арсенал любого народа. Внешне они беспечны, безобидны, как, например, игра в прятки или «в классики», и потому их любовный подтекст всегда плавно обтекал социальную и языковую цензуру. Странно, но книга С. Борисова словно бы её и опасается. При обширном материале (автор с гордостью сообщает, что исследовал «более 8000 рукописных страниц») авторский комментарий скуп и полон недоговоренностей. С одной стороны, вряд ли где ещё можно найти такое обилие тщательно пронумерованных детских «игровых практик», версий о зачатии ребенка, например, от слюны или «о появлении ребенка от поцелуя»; описание «игровых задираний юбок» или «школьных зажиманий по неявному согласию». С другой, принцип классификации, предложенный автором, оставляет желать лучшего – не следовало так разветвлять рубрики и подрубрики на основании только лишь одного–двух примеров, к тому же оставляя материал без комментария, как это зачастую делает С. Борисов.

Конечно, есть и любопытные находки, если не обращать внимания на терминологическую ерунду и не всегда уместный пафос первооткрывателя. Так, «вызывание пиковой дамы», «чудесный способ видеть сквозь одежду», показ жанровых срезов «современного девичьего фольклора» заинтересуют и литературоведа, и культуролога. Вот только бы побольше аналитики и глубины подхода.

(Урал, 2001, № 4)

[Аннотированное библиографическое описание]

Борисов С.Б. Культурантропология девичества. – Шадринск: Гос. пединститут, 2000. – 88 с.

В работе рассмотрены неинституциональные формы социализации девочек последней трети ХХ в. Описаны внутридевичья и межполовая коммуникации, культурно–психологические и семиотические аспекты девичьей половой социализации, девичья устная и рукописная фольклорная культура. Брошюра базируется главным образом на инициированных самоописаниях студенток Шадринского пединститута (1990–2000 гг.), а также на сведениях, содержащихся в немногочисленных публикациях, затрагивающих те или иные аспекты социализации девочек и неформальные межполовые коммуникации в России.

(Голод С.И., Кузнецова Л.В. Социальные проблемы

сексуальности. Аннотированная библиография

(90–е годы ХХ столетия). – СПб, 2002 – С. 72)

М.Ф. Ершов, Е.А. Тарасенко

Мир девичества: опыт гендерной антропологии

На излете уходящего тысячелетия в Курганской области вышла в свет весьма примечательная книга: Борисов С.Б. «Культурантропология девичества» (Шадринск, Шадринский государственный педагогический институт, 2000. — 88с.).

Монография представляет собой опыт исследования «девичьей культуры» последней трети ХХ века. Автор, кандидат философских наук, задался целью «представить доказательства существования особой культуры девичьей социализации». Следует заметить, что данная позиция сложилась у автора еще в советское время, свидетельством чему является ряд научных публикаций. Самая интересная и значительная из них – книга «Тридцать рукописных девичьих рассказов о любви» (Обнинск, 1992. – 112 с., тираж 5 000 экз.).

На наш взгляд, книге недостает теоретичности. Демонстрируя научную эрудицию, С.Б. Борисов все же реализует в книге преимущественно описательный подход. Отсутствие фундаментальности усугубляется кроме того «телеграфным стилем». Текст, набранный убористым шрифтом (верный признак экономии на типографских расходах!), подгоняет, торопит читателя, вынуждает его следовать за предложенной концепцией.

Между тем, микроскопические вроде бы частности как раз и придают работе оригинальность и неповторимый колорит. В книге широко использованы рукописные материалы (дневники, самоописания, детский фольклор), ранее не включавшиеся в научный оборот. Эмоциональность, наивность вплоть до примитива – эти и многие другие трогательные черты, повествующие «из чего только сделаны девочки», не столько рационально, сколько интуитивно доказывают существование мира девочек, девушек, дев.

Анализируя девичий мир, С.Б. Борисов реконструирует его основные элементы посредством выделения коммуникативных связей. Культурно–исторический фон, возрастные особенности респонденток, степень их информированности, воздействие взрослого окружения остаются вне внимания исследователя. Проблема поставлена, но её разрешение в книге пока лишь предварительное. Настоящее осмысление, с чем согласен и сам автор, – задача последующих исследований.

Следует отметить, что, показывая девичьи социализационные процессы, автор работает в диахроническом измерении, – раскрывает динамику творения и воспроизводства гендерной культуры. Поэтому информацию, полученную при изучении данной работы, можно использовать при анализе следующих проблем: гендера как фактора образования субкультур, гендерного символизма в девичьей культуре, гендерных ролей и варьирования в рамках данной субкультуры.

В рамках этого труда затрагиваются также такие вопросы, как социализация детей и подростков в ее неформальном аспекте, гендерные стереотипы и их формирование в детской культуре, половая дифференциация детской культуры, девичье игровое сообщество и его взаимодействие с мальчишечьим игровым сообществом. Автор показывает на конкретных примерах, как в группе сверстников осуществляется научение полоролевому поведению. Это происходит через предъявление образцов поведения, ожидаемых от девочек и девушек, а также с помощью негативных санкций по отношению к неодобряемому полоролевому поведению. То, что агентами специфического «спонтанного» сексуального воспитания были сверстники, а не родители, и привело к тому, что И. Кон в свое время назвал сексистским бесполым обществом.

Для изучения культуры (в том числе гендерной), особенно той, в рамках которой исследователи существуют сами, необходим специфический культурно чувствительный инструментарий, который обеспечил бы «взгляд со стороны». Мы считаем, что одним из таких методов может быть описательный подход С.Б. Борисова. Анализ текста данной работы, особенно описаний игровых и телесных практик, может стать эффективным способом воссоздания уходящей культуры. Этап за этапом перед мысленным взором историков будут возникать картины девичьих практик обыденной жизни 70–80–х годов ХХ века.

Эту работу можно рассматривать и с позиций социологии, так как одним из разделов этой науки является идентификация личности. Самоидентификация человека – к какому бы социальному слою и стране он ни принадлежал, его половые (гендерные) характеристики будут вектором заданности, который пожизненно детерминирует восприятие своего собственного «Я». Но «ухватить» эту информацию можно только тонкими (мягкими) методами. На наш взгляд, С.Б. Борисову это удалось, в чем состоит ценность и оригинальность его произведения.

Стоит отметить и несомненную практическую значимость работы автора для вузовского обучения. Данная книга может предлагаться для ознакомления студентом следующих специальностей – история, философия, социология. Психология, социальная работа и социальная педагогика. Так, в Курганском государственном университете уже в 2000–2001 учебном году информация, полученная при анализе данной работы, использовалась при преподавании лекционной части спецкурса «Гендерная антропология субкультуры», учебного курса «Социальная работа и защита от насилия», и при составлении лекционных курсов по «Гендерной социологии», «Феминологии» и учебного курса «Социальная работа и антидискриминационая практика».

Наша точка зрения состоит также в том, что труд С.Б. Борисова будет весьма интересен каждому читателю. Ведь даже те сведения, которые вряд ли применимы в профессиональном плане, полезно иметь для общей эрудиции. Зачем изучать? Чтобы познакомиться с другим взглядом на мир, если угодно – с девичьей философией, характерными особенностями мироощущения и миропонимания. Многих женщин это заинтересует, чтобы лучше понять себя (завидуйте, я – девушка!). Мужчинам это может быть важно, чтобы лучше понять своих жен, матерей, сестер, любовниц, сотрудниц по работе, дочерей и внучек.

…В 1584 г. английский мореплаватель Уолтер Рэли открыл новые земли на западе Атлантики. В четь королевы–девственницы они были названы Виргинией. Всякая аналогия грешит, но уместно заметить, что и С.Б. Борисов открывает свою Виргинию. Только располагается она, эта «страна дев», не на территории Северной Америки, а рядом с каждым из нас. Достаточно лишь всмотреться в нее пытливым взором.

(Шадринская старина. 2001. Краеведческий альманах – С. 81–83)

В.А. Коршунков

[Библиография]

Борисов С.Б. Культурантропология девичества. – Шадринск: Шадринский гос. пед. ин–т, 2000. — 88 с. — 150 экз.

Это емкое изложение большого исследования, которое основано, главным образом, на собранных С.Б. Борисовым в Шадринске анонимных девичьих анкетах, самоописаниях, дневниках и альбомах. Работа носит новаторский характер: ранее при изучении так называемой этнографии детства фольклористы, этнографы, культурологи, как правило, девичью субкультуру от мальчишечьей последовательно не отделяли. Хотя ясно, что психологические различия между мальчиками и девочками (непременно учитываемые, к примеру, в повседневной педагогической практике) сопоставимы с разницей между девочками и женщинами.

Автора интересует социализация девочек и девушек, адаптация их к современным культурным реалиям. Он исследует игры, а также игровые, «слабоконвенциональные» и неигровые способы междевичьего и межполового общения, современные девичьи гадания и магические обычаи, девичью фольклорную и полуфольклорную традицию. В поле зрения С.Б. Борисова попадают «мифологические» версии о том, откуда дети берутся, представления о «девичьей чести», обучение поцелуям, семиотика бюстгальтера, «дефлоративные нарративы» и т. п. Важно, что автор пытается, насколько это вообще возможно, проследить происхождение и развитие широко известных и распространенных сейчас девичьих обычаев. Хотя некоторые из них оформились чуть ли не на памяти нынешних поколений, сделать это бывает нелегко: их начали изучать совсем недавно. Многим таким теперешним практикам С.Б. Борисов находит (иногда убедительные, иногда не очень) параллели в обрядовой жизни, мифологии и фольклоре традиционных обществ – от женско–девичьих праздников средневековых славян до космогонии калифорнийских индейцев. Такого рода констатации, безусловно, любопытны. Если традиционные способы девичьих гаданий, отмечавшиеся еще сто пятьдесят лет назад в крестьянской среде либо же в начале XX в. у городских барышень, обнаруживаются у современных провинциальных девочек – это примечательно, но, в общем, даже ожидаемо. А вот как быть с более причудливыми сопоставлениями, не вполне ясно. Возможно, сходство здесь стадиально–типологическое: недаром выражение «мифология детства» стало среди исследователей расхожим. Вот как автор характеризует свой труд: «Несмотря на известную описательность представленной работы, она позволяет наметить направления новых исследований». И это действительно так. Читая книгу, иной раз явственно ощущаешь отсутствие подробных обобщающих исследований по соответствующим сторонам субкультуры мальчиков и юношей – не с чем сравнивать. Заметно ли отличаются ранневозрастные «мифологические» версии появления на свет у мальчишек от версий девичьих? Вот и межполовое общение разбирается, естественно, с точки зрения девочек – все эти «добровольные квазиигровые генитально–ознакомительные практики», «слабоформализованные эротически окрашенные интеракции» и т.п. – а как на это смотрят мальчики, что это для них значит, что они при этом чувствуют?..

Разумеется, в такого рода культурологическом исследовании особенно часто приходится указывать на инициационные мотивы в современной девичьей повседневности. Под это можно подвести очень многое: и первое надевание бюстгальтера, и первый поцелуй (которому обычно предшествуют специальные тренировки), и, наконец, школьный медосмотр. А бестактность медицинских работников, проводящих гинекологические осмотры школьниц, даже наводит С.Б. Борисова на следующее умозаключение: «Знакомство с воспоминаниями девушек о первом посещении гинекологического кабинета позволяет высказать предположение о том, что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической «ломке» девочек, своеобразной семиотической дефлорации…» Истинный смысл медосмотра, похоже, все–таки в другом.

А романтически настроенным юношам читать не рекомендуется.

(Новое литературное обозрение. № 56, 2002 – С. 380–381)

Владимир Смирнов

Женский вариант мифа

… С развитием культуры обряды перехода должны становиться менее жестокими – но это совсем не значит, что когда–нибудь они будут комфортными, приятными и безопасными. Довольно опрометчиво объявлять торжественные ритуалы нового времени (конфирмация, прием в пионеры) законными правопреемниками обрядов инициации. Если переход к новой жизни сопровождается ужасом и болью, то и отражающий его ритуал должен в сжатом и усиленном виде нести в себе ужас, боль, неуверенность – и их преодоление.

Весьма интересное исследование формализованных обрядов девичьего сообщества (последней трети XX века) мы можем найти в работах доцента кафедры философии и социологии ШГПИ (г. Шадринск Курганской области) Сергея Борисова «Культурантропология девичества» (1) «Латентные механизмы эротической социализации». По его мнению, современным (на исследуемый период) аналогом ритуала женской инициации является первое гинекологическое обследование школьниц – акт в лучших традициях примитивных обществ коллективный, принудительный и привязанный к определённому возрасту. Этот осмотр, пишет Борисов, «может восприниматься девочками–подростками как акт инициации, обряд вступления в мир «женской взрослости»». «Знакомство с воспоминаниями девушек (Борисов использует самоописания студенток Шадринского пединститута) о первом посещении гинекологического кабинета позволяет высказать предположение о том, что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической «ломке» девочек, своеобразной семиотической дефлорации». Этот вывод основывается на том, что при осмотре не только нет речи о мазках и прочих анализах, но более того – даже в медицинской карте не делается никаких записей по результатам обследования! Факт поистине потрясающий даже для тех, кто весьма поверхностно знаком с бюрократизмом нашей медицины. (2) Зато всегда присутствует ставший ритуальным вопрос – живет ли девушка половой жизнью. Понятно, что девушки, прошедшие определенные этапы полового созревания, неосознанно ищут инициации и так или иначе ее находят. И когда общество предоставляет им формализованный ритуал, единый для всей страны (одни и те же кресла, одна и та же процедура, и жрицы в однотипных белых халатах с одним и тем же (ритуальным!) вопросом (3)) – они хватаются за него – потому что его можно использовать как необходимое символическое сопровождение совершающегося перехода. Но девушкам–то в этот период действительно жизненно необходимо хоть за что–то уцепиться! Другое дело усталая задерганная врачиха, мысли которой полностью поглощены пьянством мужа, двойками сына или болячками свекрови. Ей могут быть глубоко безразличны и ее пациентки, и их переживания. И если при всем этом, выполняя (даже халатно!) предписания минздрава, она все–таки совершает таинство обряда сопровождения – значит, действительно можно говорить об уже установившемся ритуале. Конечно, для многих девушек он не срабатывает – но это уже другой вопрос, касающийся тотальной невротичности современного общества.

Катастрофическое снижение эффективности всех ритуалов – признак общей невротичности культуры. Непрохождение ритуала женской инициации (феминистками, лесбиянками, «деловыми» (4) женщинами) – признак разложения патриархальности семьи и общества. Дело, конечно, не в том, что кого–то вовремя не осмотрел гинеколог. Просто некоторые женщины не желают использовать для символического сопровождения инициации ни одну из предоставляющихся им возможностей – потому что элементарно не желают эту инициацию проходить. При такой установке даже первый (второй, третий, N–й) половой контакт с мужчиной не сделает маскулинно ориентированную девушку женщиной.

Если первый гинекологический осмотр в нашей стране действиительно стал ритуалом, то по общеритуальным законам даже сама эта тема должна стать закрытой (табуированной) как для мужчин (похоже, до Борисова никто её не исследовал; да и само такое исследование стало возможным лишь на фоне общего кризиса идеологии (5)), так и для девочек допубертатного возраста (в их фольклоре гинекологическое обследование проходит по теме «страшилки»). Реальная рана (дефлорация) заменилась символической (осмотр); смысл ритуала стал завуалирован. Однако осталось вполне достаточное количество аналогий.

Подобным же образом, считает Борисов, и регулярные школьные медосмотры «можно рассматривать в качестве механизма девичьей половой социализации», т.к. они «интенсифицируют процессы телесно–половой саморефлексии, ускоряют процессы идентификации по типу «взрослой женщины»». На медосмотрах девочки получают опыт коллективного принудительного обнажения (а по максимуму – и пальпации). По сути, это опыт стыда и его коллективного преодоления. А поскольку стыд есть индивидуальный индикатор нарушения социального запрета (прямым действием или исполнением неосознанного желания), то и опыт преодоления стыда является одновременно опытом снятия запрета. Во время первого (6) визита к гинекологу девушка (уже практически без поддержки подруг) получает опыт радикальнейшего обнажения и сопутствующего стыда, который она преодолевает. Запрет на половую жизнь при этом символически снимается – а это и есть главный итог женской инициации. Уже в самом вопросе «Живешь ли ты половой жизнью?» содержится недвусмысленное указание: я спрашиваю тебя так потому, что ты уже можешь (тебе уже можно, разрешено) это делать.

Стыд есть один из модусов страха, а страх и боль – неотъемлемые переживания истинных инициаций (в отличие от современных торжественных ритуалов, пытающихся их заменить). Современные ритуалы не выполняют свою роль (в должной мере) вовсе не потому, что они торжественны — но скорее потому, что они не более чем торжественны (т.е. не опасны, не болезненны, не страшны и т.д.). Из ритуала как бы изъят один (ужасающий) полюс переживаний. Торжественность, гордость, разумеется, также присуща подростковой инициации — во–первых, за то, что «дорос» (в буквальном смысле) до нее; во–вторых, за то, что её прошел (выдержал испытание, тест на взрослость). Этот аспект инициации (гордость) также присутствует в самоописаниях, собранных Борисовым: «Нам надо было идти в кабинет гинеколога, все девочки стояли возле этого кабинета и еще гордились этим перед нашими парнями. А они ходили и смеялись над нами. А мы стояли такие гордые, показывая всем видом, какие мы большие…» «О, это было ужасно страшно, но интересно, и, даже немного хотелось через это пройти, ведь это будет лишний раз доказывать твою взрослость». Но, как отмечает сам Борисов, «позитивные чувства» в такого рода воспоминаниях скорее исключение, чем правило; обычно «ожидание визита сопровождается чувством страха». Весьма сухая формулировка. Но если быть точным, страх можно испытывать лишь перед чем–то уже знакомым; страх перед неизвестным – это чувство несколько иной природы, а именно: жуть и ужас.(6) Именно ужас и является «знаком» настоящей инициации, а «торжественность» без него – не более чем пустая форма.

Скорее всего, врачиха–гинекологиня является фигурой, символически замещающей настоящего жреца – мужчину–дефлоратора (на что прямо указывают самоописания шадринских девушек: «На следующий день после посещения больницы мы, уединившись во время перемены от мальчиков, бурно обсуждали вчерашнее. И все дружно согласились с мнением, что было ощущение, как будто тебя изнасиловали»). Проведение осмотра мужчиной–врачом, разумеется, предельно обостряет описанную ситуацию. Но качественно ничего в ней не меняет. С другой стороны, создается впечатление, что женщины–врачи гораздо «бесцеремоннее» своих коллег–мужчин. Многие действия «врачих» могут восприниматься девочками как направленные на их сознательное унижение (или, в терминологии Борисова, на их «ломку») – присутствие на гинекологическом обследовании студентов–медиков, открывание дверей в помещении, где проходит медосмотр, непринятие должных мер, предотвращающих подглядывание или случайное «лицезрение» и т. п. Сюда же можно отнести непременную грубость, командный тон, пренебрежительное отношение к переживаниям девочек, и даже (как иногда кажется пациенткам) – желание сделать процедуру болезненней, чем это необходимо. Ритуальную функцию подобного унижения мы рассмотрим чуть позже. (7) Пока же (с некоторым удивлением!) отметим, что женщина–врач сегодня гораздо лучше вписывается в обряд осмотра, чем врач–мужчина. Видимо потому, что социально она практически не ограничена (чего нельзя сказать о мужчине) в проявлениях своей грубости (стервозности, зависти и т.д.). Здесь огромное поле для исследований – причем провести их, скорее всего, должна женщина. <…>

Примечания

1. Борисов С. «Культурантропология девичества. Морфология и генезис девичьей составляющей современной неофициальной детско–подростковой культуры» на сайте «web–кафедра философской антропологии». Существует и печатный вариант этой статьи (Борисов С. Культурантропология девичества – Шадринск, 2000), но при тираже в 150 экземпляров он практически недоступен.

2. На самом деле это кажется маловероятным. Но Борисова интересует не «как оно есть», а как такой осмотр переживается девочкой–подростком. То есть в его работе речь идет не о формальной, а о психологической достоверности.

3. Этот вопрос, пишет Борисов, «вызывает у некоторых своего рода культурно–психологический шок». Потому что такой осмотр будет восприниматься как инициация только девушкой, еще девственной в своем самовосприятии. В противном случае инициация, скорее всего, уже пройдена – правда, другим способом.

4. В данном контексте «деловые» женщины – это женщины, желающие побеждать мужчин (и в итоге, как правило, побеждающие).

5. А следовательно – результаты этого исследования устарели практически мгновенно. Для получения современной картины нужно все начинать сначала.

6. Ср.: «Перед–чем испуга есть обычно что–то знакомое и свойское. Если угрожающее имеет характер наоборот целиком и полностью незнакомого, то страх становится жутью. А когда угрожающее встречает чертами жуткого и вместе с тем имеет еще черту встречности пугающего, внезапность, там страх становится ужасом. Дальнейшие видоизменения страха мы знаем как застенчивость, стеснительность, боязливость, ступор». (Хайдеггер М. Бытие и время – М., 1997 – С.142).

7. При рассмотрении системы родовспоможения, где его проявления особенно очевидны. Следует отметить, что на «хамское» поведение врачей можно нарваться в любой больнице и при любом диагнозе. Ведь любая серьезная болезнь – это жизненный кризис, требующий разрешения (т.е. перехода – обряда вполне определенной структуры). Он предполагает подготовку больного, саму кровавую операцию по физиологическому изменению тела и «вывод» пациента обратно в свой мир – в новом качестве (без привычной «болячки“). Тема интереснейшая, но (надеюсь) все же не очень типическая, что позволяет оставить ее за рамками данной работы.

http://zhurnal.lib.

Латентные механизмы

эротической социализации. Материалы

по культурантропологии девичества (2000)

Ирина Прусс

Сексуальная революция? В городе Шадринске ее не было

Очередной миф: в СССР не было секса; в России его слишком много. Даже Дума, кажется, посчитала нужным принять очередное историческое решение в борьбе с развратом: то ли порнографию совсем запрещали, то ли в конце концов ограничились ее ссылкой на периферию городов. По глубокому убеждению многих учителей, врачей, создателей разоблачительной «чернухи» поздних восьмидесятых и ранних девяностых, публицистов, как раньше говорили, «на моральные темы» и многих–многих других, в том числе беспокойных родителей, бабушек и дедушек любых профессий, историческое решение сильно запоздало: сексуальная революция в России к моменту его принятия не только свершилась, но уже принесла горькие свои плоды. Потому гораздо актуальнее, чем ссылка порнографии на городские задворки, теперь кажется бесплатная раздача презервативов в школах и всеобщий охват молодежного населения страны страшилками про СПИД.

И презервативы, и сексуально–медицинское просвещение, наверное, можно только приветствовать – только хорошо бы действительно знать аудиторию, к которой со всем этим обращаешься. Молодежную аудиторию Москвы, Питера – но и Сибири, Урала, и Дальнего Востока, и ближнего Нечерноземья.

Например, очень хорошо авторам сексуально–просвещенческих программ, сплошь, разумеется, столичным жителям, познакомиться с культурологическим исследованием Сергея Борисова из города Шадринска Курганской области, небольшого, но сплошь промышленного городка, который вполне может сослужить службу нашего социокультурного Middletown–а. По просьбе ученого студентки местных вузов создали в общей сложности около десяти тысяч рукописных страниц «интимно–эротических» воспоминаний (разумеется, анонимных) о своем детстве и отрочестве. Для меня многое в докладе Сергея Борисовича Борисова (отпечатанном там же, в Шадринске, на ротапринте, как водится, тиражом 100 экземпляров) оказалось большой неожиданностью.

Время невинности

Наше общество слегка напоминает старую деву, которая скрывает жгучий интерес к определенным темам ханжескими воплями, избегает говорить о них (и изучать их – исследований, подобных шадринскому, у нас практически нет), всегда и во всем подозревает «что–то не то» и в конце концов черпает информацию из анекдотов и грязных сплетен.

Показания анекдотов дают разгуляться воображению: в одних просветить папу насчет секса порывался четырехлетний карапуз, в других то же самое снисходительно пыталась объяснить маме десятилетняя девочка. Уважаемый профессор, специалистка по детской психологии, недавно без всяких анекдотов, с искренним возмущением рассказывала, что в детских садах малыши то и дело пристраивают куклу–папу на куклу–маму, приписывая это глубоко развращающему влиянию телевизионных сериалов. Профессор как–то выпустила из виду наше недавнее коммунальное прошлое, когда дети, жившие в одной комнате не только с родителями, но и с близкими родственниками, могли все это наблюдать «живьем» – от чего, по Фрейду, у них должна была произойти глубокая фрустрация и психологическая травма на всю оставшуюся жизнь.

А на самом деле, в среднем до шести–семи лет шадринские девочки, как и девочки бесчисленных поколений до них, убеждены, что их принес аист, купили в магазине, нашли на огороде или в лесу.

Лет с семи они уже твердо знают, что дети появляются из живота женщины, но о том, как они туда попадают, а потом являются миру оттуда, представления весьма причудливые. Объяснения волшебные (фея с палочкой – правда, она появляется не по первому желанию, а лишь к замужним женщинам, чтобы у ребенка потом был папа); физиологически–механические: ребенка сначала на операционном столе запихивают в живот матери, чтобы там подрос немного, а потом снова разрезают и достают. Есть ещё версия изначального присутствия крохотного ребенка в животе любой девочки – он растет вместе с нею, а потом, когда придёт время, мать начинает есть специальную пищу (вариант – таблетки), живот ускоренно растёт, его разрезают и достают готового к жизни ребенка. Специальная еда и таблетки присутствуют во многих подростковых сюжетах на эту тему.

С годами девочки все больше склоняются к тому, что для появления ребенка необходимо, чтобы папа и мама провели ночь вместе, в одной постели – но что они там должны для этого делать, остаётся большой загадкой. Среди других возможных источников зачатия, кажется, решительно лидирует поцелуй. Дальше этого лет до 12–15 девочки обычно не идут; в материалах Борисова описан случай – и не один, когда пятнадцатилетняя девочка, впервые поцеловавшись с мальчиком, запаниковала и долго следила за размером своего живота в ожидании ребенка.

И завершается весь этот образовательный цикл глубоким шоком, когда девочки, обычно между 12 и 15 годами, узнают, как это бывает на самом деле. Наиболее распространенная реакция – нежелание верить, что так ведут себя их собственные родители, даже отвращение к ним. Сила шока сама по себе говорит о глубокой невинности подростков, входящих в пору физиологической зрелости.

Получается, врут анекдоты. Ни в десять, ни, тем более, в четыре года ребенок не может рассказать о сексе ничего вразумительного. Но невразумительные нелепости, нагроможденные в его сознании, имеют, оказывается, свою историю и свою логику…

Древность невинности

Подавляющее большинство этих нелепостей занесено в детские головы не обрывками школьных знаний, не научно–популярной литературой для детей и юношества и не такими же телефильмами, не другими, увиденными краем глаза взрослыми телефильмами с «крутой» эротикой – все это, как выясняется, скользит по их сознанию, почти не оставляя следа.

В основном, детские и подростковые представления о зачатии и рождении глубоко архаичны, восходят к древнейшим пластам культуры и вообще неведомо как пробились к современным детям.

Борисов приводит множество тому доказательств. «Чадотворная» способность слюны, например, в которой уверены многие современные девочки, – мотив, известный в мировом фольклоре. В одной из индийских сказок олениха слизывает слюну раджи: «…И от плевка раджи олениха понесла, и в положенный срок родилось у нее человеческое дитя». А в скандинавской мифологии важные люди, асы и ваны, собирают в особый сосуд свою слюну, и там зарождается существо, вобравшее всю мудрость предков.

Сюжет зачатия от чего–то съеденного, популярный среди детей, известен в русских сказках и в мифах папуасов киваи, в фольклоре курдском, индийском, хантыйском, древнекитайском, арабском и памирских народов.

Уверенность девочек, что дети появляются из подмышки, некогда разделяли казанские татары и башкиры, тобольские и омские татары. Тот же сюжет встречается в германо–скандинавской мифологии, в преданиях австралийцев аранда, в тибето–монголо–бурятском эпосе. А индейцы Калифорнии рассказывали, как человек в перьях – Великий Ворон Куксу – именно из подмышки извлек в первые дни творения каучуковый шар и превратил его в землю.

Между прочим, версия разрезания живота для того, чтобы достать ребенка, по всей вероятности пошла не от распространенной практики кесарева сечения, а из мифов, бытовавших задолго до появления такой практики. Вот вам, пожалуйста, один из множества таких сюжетов, привезенных этнографами с Маркизских островов: в долине Ваинои вообще не было мужчин, женщины беременели, съев корень пандануса. Когда приходило время рожать, жрицы разрезали матери живот. Мать умирала. «Так было всегда».

Все эти причудливые версии современные девочки черпают чаще всего не из книжки «Сказки и мифы народов мира». Так говорит мама. Так рассказывают друг другу сверстницы. Наконец, версии могут явиться плодом самостоятельных размышлений и фантазий.

Великий психолог Карл Юнг, которому пятилетняя девочка Аня объяснила, что дети появляются, если мама съест апельсин, отметил принципиальную архаичность детского мышления, породившего такую картинку. Возможно, именно это свойство детского ума и делает его особо восприимчивыми к одному – например, к каким–то сказочным сюжетам, к мотивам передаваемого из поколения в поколение детского фольклора, и невосприимчивым к другому – излюбленным эротическим мотивам современной рекламы, клипов, фильмов взрослой культуры. Архаика служит чем–то вроде защитной оболочки для юного сознания, может быть, оберегая его от преждевременного знания (кто, впрочем, скажет, когда – «прежде», а когда – как раз вовремя?).

Во всяком случае, даже вполне добротные с точки зрения науки сюжеты обретают в детском мозгу весьма причудливые очертания: в одной из работ рассказано о девушке, которая в пять лет (до поступления в детский сад) была убеждена, что лично произошла от обезьяны – как и все вокруг. «…Для того, чтобы у мамы с папой появился ребенок, они сдают свою кровь в больнице, её смешивают с кровью обезьянки и дают обезьянке выпить кровь, и получается ребенок».

Шаловливые ручонки

Неосведомленность вовсе не означает отсутствие интереса; обилие вариантов, наоборот, о нём свидетельствует. Интерес к сфере эротического у детей и подростков троякий: подогреваемый гормонами, физиологический; собственно познавательный (который, тем не менее, почему–то категорически не удовлетворяется обычным способом – книгами или расспросами взрослых); наконец, социокультурный, как к любым образцам и навыкам, маркирующим взрослость и поднимающим статус в среде сверстников. Разделение, конечно, искусственное, в реальности и то, и другое, и третье почти всегда присутствует в разных пропорциях.

Уже трех–четырехлетние дети весьма интересуются, как «это» устроено у представителей противоположного пола. Для выяснений более всего подходит «тихий час» в детском саду: достаточно воспитательнице выйти за дверь, дети залезают друг к другу в постель, рассматривают и трогают гениталии друг друга – прекрасно понимая, что заняты чем–то запретным. Такое «сними трусики, дам яблочко и конфетку» продолжается лет до десяти; этим занимаются в подвалах, в шалашах, построенных сначала для тимуровско–пиратских игр, под лестницей в подъезде, за сараями во дворе.

Одновременно дети пытаются овладеть практиками, которые им ещё не даны, привычным путем – в ролевых играх. Тут бесспорное лидерство принадлежит игре в больницу, во время которой можно вполне обоснованно заголяться, трогать друг друга в самых интимных местах во время «массажа», делать уколы в попу. Игра в семью тоже годится; имитируя акт, приводящий позже маму в больницу, дети забираются в постель, обнимаются, целуются, порой снимают трусики, поворачиваются спиной друг к другу и трутся попками. Остальные участники игры их окружают и внимательно следят за каждым движением, внося собственные поправки, комментируя, запоминая, чтобы повторить, когда до них дойдет очередь исполнять роль папы и мамы.

Подростковые игры больше проникнуты настоящим эротизмом: задрать девочке–девушке юбку, потрогать растущую грудь, провести ладонью по спине, проверяя, не носит ли девочка бюстгальтер, привязать к ботинку зеркальце и, пододвинув его к подолу платья одноклассницы, рассматривать ее капроновые колготки. Всё это вызывает резкое сопротивление девочек, порой наигранное; в результате все носятся по партам, визжат и полны взаимного удовольствия. В других случаях, когда, например, девочек просто грубо лапают в школьной раздевалке, они воспринимают это крайне болезненно, чувствуют себя потом грязными.

Интересно, как чётко девочки различают приставание–игру и наглое, насильственное приставание и как резко меняется их реакция, по сути, на одни и те же действия мальчиков. Возможно, подлинный критерий здесь – добровольность участия в подобных играх в первом случае (хотя даже теперь, через много лет, в этом почти никто не признается, но об этом можно судить по добродушному тону воспоминаний) и грубое насилие во втором, и теперь вызывающее подлинный гнев.

Между прочим, довольно рискованные игры тоже не свидетельствуют о заимствованной у телевизора распущенности – чаще всего это очень древние игры, известные всем фольклористам (кстати, слухи о полном целомудрия поведении деревенских девушек в давние времена очень сильно преувеличены). Подолы девушкам задирали испокон веку на святках, под юбки заглядывали на качелях, что не лишало приятности это занятие и не заставляло его прекратить.

О поцелуях в девичьей среде говорят много и подробно, и не только сплетничают. Надо же выяснить, как это положено делать: куда девать нос, губы раскрывать или, наоборот, держать плотно сомкнутыми. Надо как следует потренироваться, чтобы не ударить в грязь перед любимым на всю жизнь мальчиком – тренируются на своей руке, на зеркале, старшие девочки демонстрируют свой опыт младшим.

Первый поцелуй, как правило, поступок чисто социокультурный – его совершают абсолютно сознательно и прежде всего для укрепления или повышения своего статуса. Удовольствия он обычно не приносит, но волнуются они при этом до дрожи в коленках, и очень боятся не соответствовать ожиданиям мальчика и «взрослым» нормам. Зато теперь можно с ложной скромностью отказаться от чести посидеть на картах перед гаданием: сидеть должна нецелованная девочка. Позже игры с поцелуями становятся излюбленными; их очень много, среди них есть совсем старинные и просто старые, вроде «фантов». Перенимают их младшие поколения у старших, часто привозят из пионерских лагерей.

Очень, очень сомнительно…

Первая реакция практически всех моих знакомых на это исследование – недоверие. Прежде всего – обозначенной воспоминаниями хронологии событий: «Ну, как в 15 лет можно верить, что дети появляются от поцелуев? Да в школе к этому времени уже проходят анатомию, можно разобраться, если всё это их интересует. Это не просто задержка развития, это кретинизм какой–то…»

Я по отношению к научным исследованиям исхожу из презумпции добросовестности. Конечно, девушек могла и память подвести, особенно когда речь идет о вещах столь щекотливых и не потерявших ни своей притягательности, ни жесткой нормированности. Но десять тысяч рукописных страниц – солидное свидетельство нравов среды и принятых в ней правил, даже если в угоду им кто–нибудь из девушек слегка сдвинул хронологию. По–моему, они недвусмысленно говорят о том, что в этой среде никакой сексуальной революции не было.

Дело ведь не в том, насколько лукавила та или иная девушка в своих воспоминаниях; и не в том, что, по всей вероятности, наиболее «продвинутые» студентки откликнулись на просьбу преподавателя пустой и краткой отпиской. И те, и другие имеют одни и те же представления о том, «как надо» вести себя в этой сфере, когда «правильно» становиться достаточно осведомленной, в чём допустимо признаваться, о чём категорически нельзя упоминать даже анонимно (хотя, кажется, многие были откровенны безгранично). Революция начинается с того, что опрокидываются нормы, то, в чём с гордостью признавались вчера, становится стыдным – и наоборот.

Многие усомнились и в том, что архаика в девическом сознании столь решительно побеждает современность, в том числе – и особенно – влияние телевидения. Естественнее было бы, на их взгляд, наблюдать не столь неоспоримую победу, а болезненное столкновение двух культур, двух систем представлений и ценностей. Наверное, для этого девических исповедей недостаточно, нужны другие методы исследований. Что ж, раз возникла идея этим заняться – шадринское исследование уже было не напрасным. Оно сделало главное: удивило и обратило внимание на молчаливо обходимую нами сферу, показав, что ее можно и очень интересно изучать.

В этом собрании рукописей был еще один сюжет, который задел меня настолько, что я не могу его обойти – и обойтись без довольно обширного цитирования.

Садизм ханжества

Не берусь объяснять такую закономерность, но ханжеское общество обычно проявляет склонность к жестокости. То есть, воспитывая своих детей в крайней невинности, в определенных случаях оно по отношению к ним же идет на крайне жестокое, циничное насилие. Будто бы провозглашая всеобщее обязательное целомудрие, общество само не слишком в это верит и при случае не прочь вывести вечно подозреваемых на чистую воду…

Именно так воспринимают все девочки школьные медосмотры и особенно первый свой поход к гинекологу.

«В школе часто были медосмотры, на которых «суровые» врачи просили приспустить трусики. Это воспринималось с такой паникой, – неужели их интересовало, сколько к одиннадцати годам у меня выросло волос на лобке, какие у меня груди и т.д. До сих пор не понимаю, как такие вещи врачи заставляли нас делать в присутствии других девочек (даже девочек!)».

«Нас чуть ли не всем классом заталкивали в кабинет, заставляли раздеваться по пояс, двери постоянно открывали, врачи ходили туда–сюда… Я чувствовала себя униженной».

«Ах, этот первый визит к гинекологу! Так неуютно, холодно и неприятно. Просят пододвинуться поближе. Потом звенящий инструмент касается т а м… Моя правая нога толкает совершенно непроизвольно женщину в белом халате, которая просит не дёргать ногами. Я лежу с влажным лбом и крепко–крепко зажмуренными глазами. Как же так можно обращаться с ещё неокрепшим организмом и ранимой психикой? Врачей, наверное, этому не учат. Вопрос о том, веду ли я половую жизнь, застал меня врасплох. От растерянности я даже не знала, что сказать. Никаких мазков не делали, просто посмотрели: а что? Все ли из нас девочки? Одноклассницы выходили из кабинета красные, в расстегнутых кофточках (некоторые забывали в испуге её застегнуть). Этот осмотр – я даже не знаю, зачем его придумали? Ни результатов, ни анализов, даже в карточке пометку не сделали».

«Первое посещение гинеколога – это настоящая психологическая травма. Училась я тогда в 10 классе. Это была женщина–врач, которая почему–то восприняла меня как, извините, потаскушку. На моё приветствие она произнесла: «Половой жизнью живем». Фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение, поэтому я промолчала. Она же ворчала на меня или не на меня, мол, шляемся мы все, где попало. Предложила мне сесть в знаменитое кресло. Я не знала, как к нему подступиться. Вскарабкалась еле–еле, ноги, руки мне мешали. Чувствуешь себя отвратительно, жутко и смешно».

«Ей всё время приходилось повторять то, что она говорила. Спросила про половые контакты. Не знаю, заметила ли она моё недоумение и даже возмущение таким вопросом, но я была просто убита им. «Конечно же нет, я же незамужем, мне ещё 15 лет, – думала я. – Как же можно такое спрашивать…»

«Еще один визит к гинекологу был хуже первого. В кабинете у окна сидели человек 6–7 студентов–практикантов. Зачем садить студентов–практикантов к гинекологу? Да ещё и принимают 14–летних девочек… С тех пор я всегда перед дверью подобных кабинетов внимательно слушаю, раздаются ли за той дверью голоса, кроме голосов двух врачей…»

Рассказывают, одна девочка выскочила из кабинета гинеколога в коридор поликлиники совершенно голой и лишь здесь стала одеваться – настолько потеряла голову от незабываемой встречи с врачом.

«Можно предположить, – комментирует Сергей Борисович, – что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической «ломке» девочек, своеобразной семиотической дефлорации».

Но это уже другая тема: о репрессивной в самой основе своей школе и репрессивной медицине, о полном отсутствии у общества, с которым непосредственно встречается подросток, подлинного интереса к его личности и его переживаниям, о готовности взрослого мира в любой момент оскорбить и унизить девочку, становящуюся девушкой…

(Знание – сила, 2002, № 2 – С. 76–82)

Ирина Прусс

Из девочек в девушки

Часто ли вы разговариваете со своей дочерью на темы совсем интимные? Часто ли вы вообще разговариваете с ней, и доверяет ли она вам настолько, чтобы поддержать столь щекотливый разговор? Вряд ли ответы будут положительны дважды. А вы сами в юности с кем вели подобные разговоры? С подружками. Или вообще ни с кем не говорили об этом.

Между тем, как выясняется, девушкам очень важно говорить об интимной стороне своей жизни. И когда культуролог Сергей Борисович Борисов из небольшого западносибирского города Шадринска (Курганская область) попросил студенток местных вузов написать «интимно–эротические» воспоминания (разумеется, анонимные) о своем детстве и отрочестве, он получил, в конечном счете, около десяти тысяч рукописных страниц. Кто–то представил краткую отписку, кто–то, увлекшись, размахнулся на сто страниц, но чаще всего писали страниц по десять–пятнадцать – вполне достаточно, чтобы представить нам чувства, образы и нормы поведения взрослеющих девочек. Сплошь промышленный город Шадринск, каких по России великое множество, очень даже годится, чтобы сослужить службу нашего социокультурного Middletown’а; так что по этим воспоминаниям можно судить о тайных переживаниях девочек/девушек по всей стране.

Невинное невежество

Первое, чем поражают интимные воспоминания студенток, – глубина их невежества в этой области и непомерная длительность периодов этого невинного невежества. Как будто нет ни телевизора, на развращающее влияние которого так часто ссылаются, ни дискотек и старших сестер, завсегдатаев этих дискотек, ни любовных романов и дворово–подъездного просвещения. Как будто нет и не было никакой сексуальной революции, о которой так любят говорить учителя, врачи, родители и средства массовой информации.

Ну хорошо, до семи лет современные девочки в подавляющем большинстве убеждены, что детей приносит аист, находят в огороде или покупают в магазине – сюжеты абсолютно те же, что были на эту тему и двадцать, и сорок, и семьдесят, и сто семьдесят лет назад. Но чтобы пятнадцатилетняя девочка, впервые поцеловавшись с мальчиком, потом с ужасом измеряла свою талию в ожидании неминуемой беременности?!

«В 14 лет я поцеловалась с мальчиком в подъезде, когда он проводил меня из школы домой… Девчонки сказали, что читали, будто от поцелуя можно забеременеть. Меня чуть удар не хватил. Каждое утро я вставала и бежала к зеркалу смотреть, не растет ли живот…».

«Одна девчонка дружила с парнем. Ей было 15, а ему – лет 20–21… Однажды вечером в подъезде он задержал ее и просто поцеловал в губы. Она сначала смутилась, постепенно это смущение перешло в страх. Она испугалась, что натворила что–то непоправимое… решила, что скоро будет беременной от такого пламенного поцелуя».

А двенадцатилетняя девочка, впервые узнавшая, чем занимаются ее родители перед тем, как у мамы начинает расти живот?!

«Примерно в 12 – 13 лет я от подруги узнала о зачатии. Для меня это показалось чем–то очень ужасным, я долго не могла поверить в это, я не могла представить себе, что мои родители тоже этим занимались, ведь у них были мы с сестрой. Я не могла себе представить, что мне придется с кем–то этим заниматься, ведь я очень хотела иметь детей…».

«Когда же я наконец это поняла, около 15 лет, у меня был настоящий шок. У меня к родителям возникло отвращение. Я старалась преодолеть в себе эти чувства. Говорила сама себе, что все нормальные люди занимаются этим, но тем не менее мне было так пакостно на душе…».

Шоком для девочек слишком часто становится первая менструация: мамы не готовят дочек к такому событию, и успокаивают только подружки постарше:

«Мы после окончания 7–го класса поехали всем классом в Ленинград. И по дороге туда я почувствовала недомогание, у меня заболел живот, я подумала, что отравилась. Но когда я пошла в туалет, то увидела кровь. Не передать словами тот испуг, который я испытала. Я целый день пролежала на полке и не знала, что делать. И вот к вечеру я отважилась и рассказала своей подруге».

«Когда я увидела кровь, подумала, что умираю. У меня началась истерика, но мама меня потом успокоила. Я считаю, что надо было раньше со мной об этом поговорить».

Вспомните, как в анекдотах малолетки просвещают своих родителей относительно секса и эротики. В каждой шутке есть всего лишь доля шутки – получается, мы видим своих детей куда более «продвинутыми», чем они есть на самом деле…

Невежество их особого рода. Шадринский культуролог находит множество соответствий тем нелепостям, что царят у них в головах, в мифах, сказках, в архаических текстах, дошедших до нас из глубины веков или бытующих и сегодня в первобытных племенах дальних уголков Земли. В самом деле в мифах народов мира вы найдете практически все, что можете услышать от собственных детей: что дети «заводятся» от слюны, от особой пищи или питья, что они изначально существуют в животе девочек, а потом вырастают и их оттуда извлекают, рассекая живот: «Когда приходило время рожать, жрицы разрезали матери живот. Мать умирала. Так было всегда» – этот сюжет, привезенный этнографами с Маркизских островов, оказывается, популярен среди современных городских девочек.

Интересно, что эти архаические образы, неведомо как занесенные в детское сознание, до поры до времени усваиваются ими куда успешнее, чем научно–популярная информация на сей счет – как раз она–то приобретает в их головах весьма причудливые очертания. В одной из работ девушка пишет, что до поступления в детский сад была убеждена, что лично она произошла от обезьяны – как и все вокруг. «…Для того, чтобы у мамы с папой появился ребенок, они сдают свою кровь в больнице, ее смешивают с кровью обезьянки и дают обезьянке выпить кровь, и получается ребенок». Именно так она поняла телевизионную научно–популярную передачу.

Очевидно, как заметил это еще великий Карл Юнг, детское сознание в принципе архаично и в своем развитии как бы повторяет этапы, давно пройденные человечеством. Потому до определенного возраста от детей будто отскакивает информация, «не соответствующая» их возрасту. И потому развращающее влияние зарубежных (да теперь и наших) фильмов, клипов, современной эстрады, глянцевых обложек мы, взрослые, как выясняется, сильно преувеличиваем.

Любопытство и сладкий ужас

Сложная смесь чувств сопровождает физическое созревание девочки, как, наверное, это было и в прежние времена. Тут и напряженное любопытство, подстегиваемое ранней игрой гормонов, и страх перед неведомым и необратимым («непоправимым»), и стремление соответствовать нормам и требованиям окружающих, и гордость самим фактом взросления, с которым повышается статус.

Обилие вариантов зачатия и родов, которые бродят в детских головах, говорит об их неослабевающем интересе к этой сфере. Но они не только об этом разговаривают: когда мы их не видим, они пускаются в весьма рискованные исследования и игры. Как выясняется из исповедей девушек, первое подходящее место для этого – детский сад, и время – дневной сон. Достаточно воспитательнице выйти за дверь, дети залезают друг к другу под одеяло, рассматривают и трогают гениталии друг друга – прекрасно понимая, что заняты чем–то запретным. Такое «сними трусики, дам яблочко и конфетку» продолжается лет до 10; этим занимаются в подвалах, в шалашах, построенных сначала для тимуровско–пиратских игр, под лестницей в подъезде.

В ролевых играх интерес, так сказать, гормональный пересекается с интересом социокультурным: дети пытаются воспроизвести то, что представляют себе весьма смутно, чтобы овладеть практиками, которые им еще не даны. Они забираются в постель, обнимаются, целуются, порой снимают трусики, поворачиваются спиной друг к другу и трутся попками. Остальные участники игры их окружают и внимательно следят за каждым движением, внося собственные поправки, комментируя, запоминая, чтобы повторить, когда до них дойдет очередь исполнять роль папы и мамы.

Играм с обнажением предаются и дети куда старше. Семиклассники, например, по нескольким девичьим воспоминаниям с удовольствием играют «в бутылочку» на раздевание: на кого указала раскрученная бутылка, тот должен что–нибудь с себя снять, и так иногда до самого решительного конца – правда, трусов они уже не снимают.

Подростковые игры часто проникнуты настоящим эротизмом: задрать девочке–девушке юбку, потрогать растущую грудь, провести ладонью по спине, проверяя, не носит ли девочка бюстгальтер, привязать к ботинку зеркальце и, пододвинув его к подолу платья одноклассницы, рассматривать ее капроновые колготки. Все это вызывает резкое сопротивление девочек, порой наигранное; в результате все носятся по партам, визжат и полны взаимного удовольствия. В других случаях, когда, например, девочек просто грубо «лапают» в школьной раздевалке, они воспринимают это крайне болезненно, чувствуют себя потом грязными – тем не менее никогда не жалуются взрослым: стыдно.

Между прочим, довольно рискованные игры тоже не свидетельствуют о заимствованной у телевизора распущенности – чаще всего это очень древние игры, известные всем фольклористам (кстати, и слухи о полном целомудрия поведении деревенских девушек в давние времена очень сильно преувеличены). Подолы девушкам задирали испокон веку на святках, под юбки заглядывали на качелях, что не лишало приятности это занятие и не заставляло его прекратить.

Много самых разнообразных переживаний приносит собственное пробуждающееся тело. Сергей Борисов отмечает двойственность отношения девочек к росту груди: «Если девочка «маркирует» себя как ребенка, то рост груди выступает для нее как «посягательство» на её досексуальную «сущность», а предложение начать носить бюстгальтер звучит как авантюрное предложение провозгласить себя взрослой женщиной. Если, напротив, девочка психокультурно готова к роли эротически состоятельного субъекта, то обладание «высокой» грудью и обусловленное этим право носить бюстгальтер становятся для неё желанными, и она страдает от невозможности это желание реализовать»

Вообще все, что связано с бюстгальтером, – сюжет чисто культурный, поскольку никакой физиологической надобности в этом устройстве нет, это только символ взрослости, принадлежности к касте посвященных. Но это «только» оказывается очень сильно окрашено эмоциями.

«Ни о каких бюстгальтерах я не хотела и слышать. Я стеснялась их одевать, вдруг кто–нибудь увидит, особенно мальчишки. Они непременно начнут дразниться».

«У меня рост молочных желез начался в 7–м классе. Для меня это было вроде чего–то отвратительного, так как вызывало боль в груди и смущение. Я старалась не одевать облегающей одежды, тем более прозрачной. В школу носила более свободные блузки, но появились проблемы, когда мы ходили на медосмотры, проблемой стали и уроки физкультуры».

«Я стала носить бюстгальтер регулярно только тогда, когда поступила на первый курс института».

А вот переживания иного рода:

«По своим физиологическим возможностям я занимала отнюдь не первые места. В классе было много девочек, созревших много раньше. Они ужасно гордились этим, мнили себя женщинами, ходили важно, говорили, протягивая слова, например: «Ну–у, я–я те–ебе–е уже го–ово–ори–ила–а». Меня это бесило невыносимо. Я страдала оттого, что они могли носить бюстгальтеры, а я – нет (даже плакала от зависти!). А когда стала такой же, как они, долго смеялась над своими слезами. Теперь я тоже считала себя полноценным человеком».

«В 14 лет моя грудь начала расти, и мне это нравилось. Я могла подолгу стоять в ванной и смотреть на свою растущую грудь, я была в восторге. Я ждала, когда смогу наконец надеть лифчик и снять эту надоевшую майку. Я перетрясла мамин шифоньер, пытаясь найти себе что–нибудь по размеру, но – увы. Мамина грудь была намного больше. А мне хотелось, чтобы у меня, как у многих, через кофточку просвечивали лямочки и застежка».

Но важнейшее событие этого периода, что–то вроде инициации – посвящения во взрослые, судя по исповедям девушек, – первый поцелуй. Именно он как бы освобождает девочку от полной, тотальной родительской опеки, дает ей право на самостоятельность:

«Как будто бы поцелуй стал границей между детством, в котором практически все разрешали родители, и тем, когда хочется делать все, но это не всегда будет приниматься родителями».

С ним связано одновременно чувство утраты:

«Такое чувство, будто я потеряла что–то такое, чего уже никогда не возвратить и не повторить», «… нам казалось, когда поцелуешься, потеряешь свое целомудрие», – и чувство гордости: «Некоторые рот вытирали, а потом бежали чистить зубы. Но зато потом дикая гордость: целовалась!»

Опять чисто культурная заданность смысла, поначалу почти без всякой физиологической подкладки: первый поцелуй, которого так ждут, к которому готовятся и даже тренируются друг с другом и со старшими подругами, многих разочаровывает – мокро, противно. Но после определенного возраста – лет четырнадцати–пятнадцати – нецелованной оставаться стыдно, «вроде ты никому не нужна».

Однако ветреность, готовность целоваться с кем угодно, часто меняя партнеров, тоже не поощряется в девичьей среде: оказывается, она во многом более консервативна, чем среда взрослая.

Тут есть свой парадокс: рискованные детские и подростковые игры, пронизанные эротикой, отдельно, а рассуждения о целомудрии и решительная готовность ее хранить – отдельно. То есть последнее не предшествует первому, а, наоборот, приходит ему на смену.

Вот типичный с этой точки зрения рассказ:

«С мальчишками обнимались в построенном в парке шалаше, куда приносили одеяла и ложились голыми на них и под одеяло, прижимались. Причем раздевались не в открытую, а под этим же одеялом. Среди парней именно в такой ситуации была всего одна девочка. Если присутствовало две–три девочки, об этом умалчивалось и даже не упоминалось. Парней было два–три–четыре. Помню, что Д.Л. все время хотел попасть к нам, но его не брали. Он даже ревел. Не знаю, почему, но мне нравились подобные игры, но всегда очень долго «ломалась», прежде чем согласиться… Но со временем, годам к двенадцати, это прошло как–то разом».

И вот именно когда «прошло как–то разом», начинаются заботы о целомудрии.

Ханжеский садизм

Ханжеское общество обычно проявляет склонность к жестокости. Воспитывая своих детей в крайней невинности, в определенных случаях оно по отношению к ним же идет на крайне жестокое, циничное насилие. Будто бы, провозглашая всеобщее обязательное целомудрие, общество само не слишком в это верит и при случае не прочь вывести вечно подозреваемых на чистую воду…

«Школа суть социальный институт, в основе которого лежит феномен принуждения. Всякий ребенок (и подросток) обязан посещать школу и, находясь в ее стенах, исполнять все распоряжения, исходящие от «школьных властей» (как эманации государственной власти) вплоть до самых интимных.

Отечественная медицина суть дериват государства. Ей поэтому нет необходимости заботиться о таких мелочах, как эмоции пациента, например, о переживании стыда, чувстве неловкости, смущения. Врачи не считают нужным даже объяснять смысл осмотров или хотя бы проводить их индивидуально, в отсутствии посторонних… Можно предположить, что подлинный смысл осмотра заключается не в получении медицинских сведений или профилактике, а в психологической «ломке», своеобразной семиотической дефлорации», – пишет Сергей Борисов. И приводит яркие иллюстрации:

«Нас чуть ли не всем классом заталкивали в кабинет, заставляли раздеваться по пояс, двери постоянно открывали, врачи ходили туда–сюда… Я чувствовала себя униженной».

«Первое посещение гинеколога – это настоящая психологическая травма. Училась я тогда в десятом классе. Это была женщина–врач, которая почему–то восприняла меня как, извините, потаскушку. На мое приветствие она произнесла: «Половой жизнью живем». Фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение, поэтому я промолчала. Она же ворчала на меня или не на меня, мол, шляемся мы все, где попало. Предложила мне сесть в знаменитое кресло. Я не знала, как к нему подступиться. Вскарабкалась еле–еле, ноги, руки мне мешали. Чувствуешь себя отвратительно, жутко и смешно».

«Вопрос о том, веду ли я половую жизнь, застал меня врасплох. От растерянности я даже не знала, что сказать. Никаких мазков не делали, просто посмотрели: а что? Все ли из нас девочки? Одноклассницы выходили из кабинета красные, в расстегнутых кофточках (некоторые забывали в испуге их застегнуть). Этот осмотр – я даже не знаю, зачем его придумали? Ни результатов, ни анализов, даже в карточке пометку не сделали».

Злая подозрительность взрослых в большинстве случаев особенно оскорбительна потому, что именно в это время, как мы говорили, девочки настроены особенно целомудренно:

«Когда мы немного повзрослели, для нас появилось понятие «девичья честь». Это было свято. Мы считали, что кто не сохранил ее, тот либо проститутка, либо еще хуже. До нас не доходило, что все еще может быть по любви».

Десять тысяч рукописных страниц девических исповедей могут сильно изменить наше представление о девочках, о временах и нравах, о сексуальной революции, которой, судя по всему, в России просто еще не было…

(Педология, № 10. Февраль 2002 – С. 54–58)

[Аннотированное библиографическое описание]

Борисов С.Б. Латентные механизмы эротической социализации: Материалы по культурантропологии девичества. – Шадринск: Гос. пединститут, 2000. – 96 с.

В издании по соответствующим рубрикам (восприятие деторождение, симптомов полового созревания, феномен поцелуя, девичьи латентные эротические и репродуктивно окрашенные практики, эротически окрашенные межполовые отношения) представлены спровоцированные высказывания девушек (как правило, студенток), сопровождаемые скромными по объему авторскими комментариями.

Всего обобщено 262 сообщения.

(Голод С.И., Кузнецова Л.В. Социальные проблемы

сексуальности. Аннотированная библиография

(90–е годы ХХ столетия). – СПб, 2002 – С. 73)

Мир русского девичества:

70–90–е годы ХХ века (2002)

Василий Костырко

«Давай, коза, попрыгаем»

С.Б. Борисов. Мир русского девичества: 70 — 90–е годы ХХ века. — М.: Ладомир, 2002 — 343., ил. — Тир. 3000. ISВN 5–86218–418–Х

«Мир русского девичества» задумывался как междисциплинарное исследование и представляют собой попытку рассмотреть явление с самых разных сторон – социо–психологической, культурологической, фольклорной и т. д. Несмотря на расплывчато общий характер заглавия, описанная С.Б.Борисовым культурная традиция имеет довольно чёткие пространственные и временные границы. Во–первых, Борисов собирал материал в основном в Курганской области, во–вторых (вот уж поистине, трудно в наше время найти что–то русское, что не успело бы побыть «советским»), время рождения большинства борисовских информанток (студентки Шадринского педагогического института) приходится на 70–е.

Последнее обстоятельство и оказывается изюминкой книги – из неё мы узнаем, почему, несмотря на аскетическое воспитание, советские девушки к 16 годам ясно понимали, в чем заключаются отношения между полами. Дефицит информации прекрасно восполняло парафольклорное «общее знание» – источник куда более влиятельный и надежный, нежели школьная «этика и психология семейной жизни», которая преподавалась только старшеклассникам, да и то не во всех школах.

Механизм гендерной социализации девочек Борисов, рассматривает в единстве трёх его аспектов – биологического, «когнитивного» и практического.

Биологическое взросление предполагает ряд переломных моментов (первые месячные, рост груди и т. д.), последний из которых, дефлорация, и оказывается, собственно говоря, концом девичества. В культурах традиционных такие вещи обычно маркируется с помощью так называемых обрядов перехода, смысл которых заключается том, что параллельно физиологическому взрослению индивида происходит повышение его социального статуса.

В русской девической традиции Курганской области, казалось бы, ничего такого быть не должно. Но не тут–то было. Неизменным, архетипическим, как показывает Борисов, оказывается комплекс переживаний – ужас, сменяющийся гордостью или даже эйфорией по случаю повышения ранга. Для советской школьницы характер инициации с легкостью приобретали такие события, как первый выход в бюстгальтере или даже первый гинекологический осмотр.

Цепочку инициаций трудно представить без параллельной мифологии. В качестве таковой с полным правом можем рассматривать собранные Борисовым девичьи гипотезы о том, откуда берутся дети. На это имеются две причины.

Во–первых, эти «гипотезы», начиная с внедряемых взрослыми историй про аиста и капусту и кончая собственно детскими версиями (о появлении ребенка из уха, из пупка, из головы и т. д.), циркулируют в девической среде, подчиняясь законам бытования фольклорного и мифологического текста. Некоторые из них (например, появление ребенка из подмышки) так и вовсе представляют собой мотивы, встречающиеся в классических мифологиях, вроде скандинавской или полинезийской.

Во–вторых, из этих версий можно выстроить (собственно, это Борисов и делает) некий ряд, позволяющий проследить, как фантазии непосвященных по мере их взросления трансформируются в более или менее адекватное видение проблемы.

Наиболее неожиданным, если не шокирующим, из всего того, что пишет Борисов про гендерную социализацию, для читателя скорее всего окажется её практический аспект, а именно то, что исследователь называет «девичьими латентными эротически окрашенными практиками». Далеко не все решались в детском саду демонстрировать свои половые органы противоположному полу в обмен на ответный показ, а потом играли в «семью» (при относительной полноте наблюдений за родителями игра могла включать и имитацию коитуса), в «Кыс–Мяу», в «Бутылочку» и т. д. Конечно, каждый в чем–то таком хоть однажды да поучаствовал или о чём–то таком слышал. Однако до Борисова опять–таки никто не догадался выстроить эти практики в один ряд. Почему этого не делали сексологи, понятно – ни к каким сексуальным извращениям эти практики не приводят. Однако от внимания специалистов по молодежи ускользнуло их назначение – поэтапная подготовка ко взрослой жизни.

И все же, как бы ни была интересна гендерная социализация сама по себе, для фольклориста она лишь фон для описания культурной традиции, её фольклорной и обрядовой стороны (разумеется, в сопоставлении с другими культурами).

Безусловно удачным следует признать проделанное Борисовым описание системы жанров девичьего фольклора, подробное и беспрецедентное по охвату – от считалок до рукописных девичьих рассказов. Но вот что считать девичьей «обрядностью», понятно не всегда. К примеру, Борисов детально анализирует девичьи игры с подпрыгиваниями («Резиночка», «Классики», «Скакалки») и довольно убедительно доказывает, что они восходят к обрядам продуцирующей магии. Однако доказать, что в своем нынешнем состоянии они представляют собой нечто большее, нежели просто игру, ученому никак не удается.

Несомненно, более прямое отношение к делу имеют описанные Борисовым гадания и магические практики. Здесь налицо связь с предшествующей фольклорной традицией: до наших дней преспокойно дожили, к примеру, святочные гадания – с валенком (выкидывали за ворота и по направлению носка определяли, в какую сторону выйдут замуж), с петухом (выпускали к тарелкам с зерном и водой и по поведению птицы определяли характер будущего мужа), с обручальным кольцом, зеркалом (в эти предметы долго вглядывались, пытаясь увидеть суженного) и т. д. Вполне традиционными остаются приемы современной приворотной магии – например, подмешивание менструальной крови любимому в еду или питье.

Имеются и отечественные ноу–хау – а именно бытующий в пионерлагерях «детский шаманизм». Примечательно, что в этом случае в роли нарратива, программирующего обрядовое поведение, выступают… кинофильмы и мультики – на своих спиритических сеансах дети вызывают Пиковую Даму, Красную Шапочку и гномиков.

Книга Борисова дает обильную пищу для размышлений по поводу всевозможных архетипов. Жаль только, что при таком обилии параллелей рефлексия по поводу их качественной разнородности отсутствует. Ведь если по представлениям 8–летней девочки появление ребенка из подмышки – норма, в бурятском эпосе «Гэсэр» это – сверхъестественное рождение. Мотив один, а функции у него разные.

Впрочем, такова участь первопроходца – за всем не уследишь. Наука о девичестве находится пока в стадии становления точно так же, как и сама девическая традиция, в которой еще можно различить непереваренные осколки самых разных культурных кодов – от обрядовой традиции русской деревни до русской сентиментальной повести конца XVIII столетия.

Но из того, что девическая культура так молода, не следует делать вывод о её второсортности. Слишком уж краток пока срок ее жизни, да и шансы выжить рядом с современной массовой культурой, похоже, тоже незначительны. Между тем в этнологии известно достаточно случаев, когда в процессе передачи от поколения к поколению подобный винегрет путем вторичной архаизации превращался в систему. Так что потом исследователи с удивлением обнаруживают, к примеру, следы элевсинских мистерий в календарных праздниках афинских крестьян.

Кто знает: не случись культурной революции 90–х (канонизировавшей «секс по телевизору»), быть может, столетия спустя девичий фольклор Курганской области обрел бы вполне классические формы?..

(Русский журнал. 2002, 18 сентября

http://www.russ.ru)

Е.Ю. Чикина

Из чего же сделаны девочки?

Борисов С. Мир русского девичества: 70–90–е годы ХХ века. М., 2002.

Монография социолога и фольклориста из г. Шадринска С.Б. Борисова – пока единственная большая работа на русском материале, посвященная этой этнокультурной группе. В ней описаны игры, суеверия, «ритуалы», обычные для русских девушек последней трети прошлого века.

Читателю предлагается обширный материал, собранный автором в ходе полевых наблюдений. Материал можно разделить на два типа: записи устных рассказов о различных невербальных практиках и вербальная часть девичьей культуры (анкеты, альбомы, «гадалки», письма, рукописные любовные рассказы и т. п.).

В последнее время возрос интерес к культуре детства и гендерным исследованиям, однако, во многих случаях ещё даже нет материалов, с которыми могли бы работать исследователи. «Мир русского девичества» ценен в том числе и тем, что в нём содержится большое количество фактических сведений, по которым можно проверить правильность умопостроений автора. Кроме того, автор рассматривает одну из наименее изученных тем, к тому же стоящую на пересечении двух вышеупомянутых областей социогуманитарного знания, что также повышает ценность работы.

Монография построена следующим образом: автор в соответствующих главах рассматривает 6 сторон жизни девочек 7–17 лет, а собранные им сведения позволяют выделять разделы, связанные с отдельными типами материалов. В каждом таком разделе автор сначала кратко поясняет название и/или знакомит читателя с историей явления, о котором рассказывает данный раздел. Затем даётся серия примеров с краткими пояснениями, а в конце автор делает выводы о происхождении различных девичьих обычаев.

Во введении автор называет целью книги описание латентных механизмов гендерной социализации девочек, что, видимо, и определило во многом характер авторских комментариев к собранным материалам. С другой стороны, осознавая всю степень неизученности данного вопроса, автор говорит о цели монографии как о пробуждении интереса к проблеме.

В первый главе читателю предлагается ознакомиться с некоторыми формами «неэротической междевичьей коммуникации (1), такими как игры (драматические, с прыжками, с хлопками и т. д.), ритуалы дружбы (обмен письмами и подарками), тайные языки. Ко многим таким «девичьим практикам» автору удалось подыскать инокультурные окрашенные аналогии, хотя он признаёт, что в настоящее время их сексуальная семантика в основном утрачена и семантические режимы, в которые они включены теперь, полностью лишены всякого эротического подтекста.

Вторая глава «Когнитивные аспекты девичьей половой социализации» содержит описание развития представлений девочек о появлении детей, различных аспектах пубертатного периода (семиотика бюстгальтера, феномен девичьей чести и т. д.) и место поцелуя в девичьей культуре. Автор считает описанные выше явления инициацией двух видов, которые он формулирует как «символико–репродуктивную» и «физиолого–символическую».

«Девичьи латентные эротические практики» (в основном имитационные игры) автор опять же связывает с передачей знаний сексуального характера (в виде игры или рассказа на «девичнике»).

В следующей части своего труда автор рассказывает, не нарушая читательских ожиданий, про «эротически окрашенные межполовые коммуникации». Здесь девочки представлены, скорее, как жертвы различных насильственных действий (подглядывание, задирание юбок) со стороны мальчиков, что, по мнению автора, является самым важным механизмом (!) девичьей гендерной социализации.

«Девичьи магические практики» – по мнению автора, неотъемлемая часть девичьей культуры, включающая в себя такие элементы, как загадывание желаний по определенным правилам (напр., на одновременно сказанное слово), «медиумные практики» (среди простых фольклористов называемые просто «вызывания»), гадания (на будущее или на любовь), любовная магия (т. е. привораживания). Несколько смущает в этой главе то, что автор причисляет «письма счастья» к любовной магии, хотя есть множество примеров неэротических писем, связанных просто с исполнением желания. (2)

Заключительная часть монографии содержит описание различных форм девичьей вербальной культуры: дневников, альбомов, анкет, любовных рассказов и т. д., основной темой которых является романтическая любовь.

Таким образом, автор связывает особенности именно девичьей субкультуры в основном с механизмами гендерной социализации, имитацией «взрослых» сексуальных отношений, отражающихся в спонтанной обрядности и фольклоре.

Примечания

1. На наш взгляд, автор чересчур много внимания уделяет, как он выражается, «эротическим практикам» и «смехоэротическому фольклору».

2. См., напр.: Панченко А.А. «Магическое письмо»: к изучению религиозного фольклора // Антропология религиозности (Альм аннах «Канун». Вып. 4). СПб, 1998. С. 175–217.

(Живая старина, 2002, № 4. С. 58–59)

Мариэтта Чулкова

Девичьи секреты

Борисов С. Мир русского девичества: 70–90–е годы ХХ века. М.: Ладомир, 2002. – 343 с. – (Русская потаённая литература). 2000 экз.

У девушек свой мир, свои тайны. Примечательно, что первую обстоятельную книгу о субкультуре русского девичества конца ХХ века создал именно мужчина. По просьбе автора книги 250 молодых женщин Урала и Западной Сибири (в основном студентки) написали своего рода автобиографические рассказы – про девичьи игры и прочие забавы. Вспомнили то, что было с ними в детстве и отрочестве. Из этого материала и родилась книга. Книга строго научная, но в то же время интересна и человеку, не слишком искушенному в проблемах «культуры детства». Столь серьёзных исследований о потайных пружинах половой социализации девочек доселе в России, кажется, ещё не было. Для своей дисциплины автор придумал даже специальное название – партенология, от греческого «партенос» (девушка).

«Мир девичьего детства … это практики знакомства с собственным и чужим телом, чаще спонтанные, чем регулируемые культурой. Они осознаются как нарушения табу на обнажение и созерцание телесного низа, наложенных взрослыми», – пишет в предисловии Т. Щепанская. Большинство описанных в книге игр и забав эротичны и квазиэротичны. Впрочем, для 10–12–летней девушки это чаще всего лишь познание мира, притом весьма невинное. Игра в «больницу» (с осматриванием или ощупыванием) или даже «лесбийские девичьи игры как имитация будущих половых отношений» – кто рискнёт сказать, что это порочные забавы?

У мальчиков, отмечает автор, распространены игры соревновательные и силовые. Девочки же, как известно, любят гадание и привораживание, альбомы–песенники, девичники–посиделки, прыжки через скакалочку и резиночку… В православной русской традиции, замечает С. Борисов, игры с прыжками относились к «языческо–бесовской» парадигме и осуждались церковью. В советское время, напротив, в таком времяпрепровождении педагогам виделись некие спортивные черты. Вообще, приведённый автором генезис девичьих развлечений довольно интересен. Так, девичий альбом–песенник «восходит к русскому домашнему альбому позапрошлого века», а «правила любви» из него уходят корнями «в куртуазную культуру средневековой Франции». Кстати, некоторые приведённые в книге афоризме из девичьих альбомов перекочевали затем в альбомы мужские, дембельские («Любовь – это пуля, которая попадает в сердце и выходит боком»). Что же, солдат – это ведь вчерашний школьник…

(Книжное обозрение, 2002, № 29–30, 15 июля)

Наталия Осминская

А ну–ка, девочки!

С.Б. Борисов. Мир русского девичества. 70–90–е годы ХХ века. – М.: Ладомир, 2002, 343 с.

Если 60–70–е годы прошлого столетия принято называть эпохой сексуальной революции, то наше с вами время, наверное, было бы логично назвать постсексуальной эпохой. «Прикид» унисекс, единый стандарт образования, совместное обучение и прочие особенности современной культуры – в ряду которых самое вызывающее открытие принадлежит тем же феминисткам, будто пол – это не биологическая данность, а не более чем социокультурный феномен – так вот, все эти нововведения в скором времени, кажется, упразднят общечеловеческое «Девочки – налево, мальчики направо». И в контексте этой пугающе технократической перспективы гендерные штудии, описывающие и выискивающие формы половой идентификации в современном мире, оказываются весьма полезны. Например, книга Борисова не просто реконструирует мир наших вчерашних девочек: в ней вскрывается мифоритуальный пласт современного сознания, который, казалось бы, навсегда отошел в прошлое с бабушкиными гаданиями и заговорами. Ан нет.

Главная тема, которая интересует Борисова, – это то, как девочки становятся женщинами. Точнее, как сами девочки воспринимают процесс физиологического взросления. Что они говорят друг другу во время первой менструации, как относятся к первому посещению гинеколога, что чувствуют, когда впервые надевают бюстгальтер, как относятся к приставаниям одноклассников и как отмечают свою первую – чаще всего внебрачную – близость с мужчиной. Оказывается, бутылкой красного вина в кругу лучших подруг. И, оказывается, очень берегут свою девичью честь. А если влюбляются, то тоже не теряются: в ход идут заговоры и привороты. Ну а какие именно рецепты привораживания практикуют наши школьницы, об этом Борисов тоже пишет, но я их приводить не буду. Потому что единственное, что не описывается в книге Борисова, – это последствия девичьих опытов в любовной магии.

(Независимая газета, 2002, 17 июня)

Олег Котов

Откуда берутся дети

Исследование, проведенное культурологом Сергеем Борисовым среди подростков города Шадринска Курганской области, показывает, что они имеют смутное представление о репродукции.

«Примерно в 12 — 13 лет я от подруги узнала о зачатии. Для меня это показалось чем–то очень ужасным, я долго не могла поверить в это, я не могла представить себе, что мои родители тоже этим занимались, ведь у них были мы с сестрой. Я не могла себе представить, что мне придется с кем–то этим заниматься, ведь я очень хотела иметь детей…». «Когда же я наконец это поняла, около 15 лет, у меня был настоящий шок. У меня к родителям возникло отвращение. Я старалась преодолеть в себе эти чувства. Говорила сама себе, что все нормальные люди занимаются этим, но тем не менее мне было так пакостно на душе…».

Это отрывки из интервью девушек небольшого промышленного города Шадринска Курганской области, собранных культурологом Сергеем Борисовым. По его просьбе студентки местных вузов создали в общей сложности около десяти тысяч рукописных страниц «интимно–эротических» воспоминаний о своём детстве и отрочестве.

В среднем до шести–семи лет шадринские девочки убеждены, что их принёс аист, купили в магазине, нашли на огороде или в лесу. Лет с семи они уже твердо знают, что дети появляются из живота женщины, но о том, как они туда пропадают, представления весьма причудливые. Объяснения волшебные (фея с палочкой – правда, она является не по первому желанию, а лишь к замужним женщинам, чтобы у ребенка потом был папа); квазимедицинские: ребенка с начала на операционном столе запихивают в живот матери, чтобы там подрос немного, а потом снова разрезают и достают. Ещё есть версия изначального присутствия крохотного ребёнка в животе любой девочки – он растёт вместе с нею, а потом, когда придёт время, мать начинает есть специальную пищу (или таблетки), живот ускоренно растёт, его разрезают и достают готового к жизни ребёнка. Специальная еда и таблетки присутствуют во многих подростковых сюжетах на эту тему.

Одна из респонденток остроумно соединила в своих представлениях отногенез с филогенезом, по Дарвину. Она в пять лет была убеждена, что лично произошла от обезьяны, – как и все вокруг. «Для того чтобы у мамы с папой появился ребёнок, они сдают свою кровь в больнице, её смешивают с кровью обезьянки и дают обезьянке выпить кровь, и получается ребёнок».

Как подчёркивает автор исследования, несмотря на массированное сексуальное просвещение последнего десятилетия, современные детские представления глубоко архаичны. В них присутствуют мотивы, зафиксированные в мифах и обрядах разных народов мира.

Например, древние египтяне, как и девочки города Шадринска, верили, что зачатие происходит в результате проглатывания. В знаменитом егпитеском мифе о ежедневном рождении и умирании Солнца богиня неба Нут, принимая облик коровы, утром рождает золотого телёнка (розовый цвет зари – это кровь богини при родах). За день телёнок взрослеет, становится Быком–Ра; вечером Бык совокупляется с Небесной Коровой – Нут, после этого богиня проглатывает солнечного Быка, а утром рождает опять, и всё повторяется.

Сюжет зачатия от чего–то съеденного, популярный среди детей, известен в русских сказках и мифах папуасах киваи, в курдском, индийском, хантыйском, древнекитайском, арабском и памирском фольклоре. Часто в древних представлениях подчёркивается важная роль в зачатии определённых жидкостей – воды, слюны, крови… Так, в одной из индийских сказок олениха слизывает слюну раджи: «И от плевка раджи олениха понесла, и в положенный срок родилось у неё человеческое дитя». В скандинавской мифологии важные люди, асы и ваны, собирают в особый сосуд свою слюну, и там зарождается существо, вобравшее всю мудрость предков.

(Ломоносов. New Scientist. – 2003, – № 4. – С. 67)

Рукописный девичий рассказ (2002)

Пять книг недели

Рукописный девичий рассказ. / Сост. С.Б. Борисов. — М.: ОГИ, 2002. 520 с. ISBN 5–94282–107–0

Городской девичий фольклор. Подлинные рассказы из рукописных альбомов. Любовь, любовь и еще раз любовь. Сережа + Света, Сережка + Наташка etc. Любовь несчастная, вечная, неразделенная, со слезами и вздохами. Любовь счастливая и прекрасная, любовь, горькая как полынь. Плюс правила любви, законы любви, признаки любви, лекция о поцелуях. Тексты наивные, немного смешные, чистые и безыскусные. Естественно, с комментариями, предисловием и послесловием. В основном, конечно, народные, хотя есть и рассказы с установленным авторством. В специальный раздел выделены произведения «с трагической гибелью одного героя», следующий раздел (самый обширный, конечно) – «рассказы, завершающиеся гибелью обоих героев». Один рассказ даже дан «с полным сохранением авторской орфографии и пунктуации».

(Независимая газета, 2002, 19 декабря)

Майя Кучерская

 

Вылетает Аленка в окно

 

Рукописный девичий рассказ. Составитель С.Борисов. — М., ОГИ, 2002 (серия «Фольклор/постфольклор»).

Времена, когда отечественные ученые тряслись в разбитых уазиках по проселочным дорогам, чтобы прочесть в райцентре Закукуевск научно–просветительскую лекцию от общества «Знание», забыты. Сами ученые эти эпизоды своей научной биографии обычно замалчивают и в резюме не вставляют, возможно, из чувства неловкости — как правило, то была типичная «халтура», предпринятая ради заработка.

Как правило, но не всегда. Мерцал в тех поездках и высший смысл. Популяризация научных идей – так ли уж это неловко и стыдно? И если лекция не бубнилась, а рассказывалась – её слушали, разинув рот. А уж когда в пыльном углу клуба обнаруживался диапроектор, и на экране начинали прыгать цветные картинки слайдов — просветителя народных масс выносили после лекции на руках.

Хождение науки в народ завершилось вместе с развалом империи. Последнее десятилетие и та, и другой предпочитали друг о друге ничего не знать. Закончилось не только чтение лекций, но и выпуск качественных научно–популярных изданий для школьников, которые никак не могли заменить многочисленные энциклопедии и словари. Конечно, выходило пособие Ю.М. Лотмана для учителей литературы, а потом появился его же учебник, но голос ученого мужа, не брезговавшего обращаться к неакадемической аудитории и даже к школьникам, звучал одиноко. Добротные научно–популярные издания на десять лет исчезли из культурного пространства.

Ситуация начала меняться только недавно. Издательства вдруг очнулись. «Азбука» начала издавать классические труды ученых мужей массовыми тиражами (серия «Академия», в которой, в частности, вышли книги Б.А. Успенского, Ю.Н. Тынянова, М.М. Бахтина). Издательство «Слово» обратилось к лучшим российским историкам, археологам, и они написали в популярной форме историю Византии, Древней Руси, русской письменности. Издательство «МК–Периодика» в серии «ученые – детям» взялось за переиздание бестселлеров прошлых застойных лет – «День египетского мальчика» М.Э. Матье, «Заговорившие таблички» С.Лурье, «В поисках минувших столетий» А.Каждана.

Издательство ОГИ пошло по особому пути. Оно запустило серию «Фольклор/постфольклор», пообещав публиковать в ней новые фольклорные материалы, классические работы прославленных фольклористов и современные исследования. И хотя серия заявлена как исключительно научная, по крайней мере один из ее разделов, тот самый, в котором будут публиковаться «новые материалы», обещает стать весьма популярным и у самого широкого круга читателей. Кому не интересно перечитать собрание городских анекдотов или легенд? Судя по обещаниям издательства, это нам предстоит в 2003 году. А вот познакомиться с образчиками открытого собирателем Сергеем Борисовым жанра «рукописный девичий рассказ» можно уже сейчас.

«В этом году Инга едет в последний раз в лагерь. Мама говорит, что она уже большая как–никак окончила 9 классов. Лагерь расположен в лесу у озера» (здесь и далее орфография и пунктуация источника сохраняется). О моя утраченная свежесть! О пионерское детство! О рассказы шепотом после отбоя, как жутко он ее любил, а потом… убил. Было, было, не вычеркнешь слова из песни. Были и песенники с вырезанными из модных журналов картинками и выведенных жирным фломастером заглавиями песен, были и анкеты с сакраментальными «ваша симпатия? — ваша антипатия?». Рукописные девичьи рассказы, мне, правда, «вживую» никогда не попадались, тем интересней было их читать.

С одной стороны, собрание С.Борисова обладает всеми признаками научного издания – две вступительные и одна итоговая статья, включающая классификацию сюжетов и красивую схему (отлучка жениха – статус героини – причина отлучки – испытание верности – и прочий Пропп), комментарии составителя. Рассказы размещены по разделам и сопровождаются обширным приложением с авторскими рассказами девиц. Все неавторские рассказы публикуются во всех известных составителю вариантах. Все честь по чести.

С другой стороны, сам публикуемый здесь материал невероятно притягателен. Тот самый случай, когда научность не мешает, а только усиливает его яркость. Девичьи рассказы не требуют специальной подачи, их не надо заворачивать в сверкающую обертку, они и сами по себе… Пронзительны, трогательны, чисты, как девичья слеза, и смешны до невозможности.

«Он смотрел на нее восхищенными чертами лица, золотыми волосами. Лицо ее было нежное, как молодая листва». «Ее звали Мария… У нее было очень красивое очертание лица и фигура». «Солнце заиграло в его голубых бездонных глазах, длинные бархатные ресницы опустились. … Фирменная рубашка, штаны и кроссовки дополнили его портрет». Гремит полонез Огинского, в разгаре выпускной ли вечер, новогодняя ли ночь, всё одно – первый бокал шампанского, первый танец, первый поцелуй и смятение, отчаянье и смертная тоска.

Вы угадали, читатель? Все девичьи рассказы об одном. Имя этой теме… Да и о чем еще могут шептаться и исписывать страницу за страницей (вот ведь и не лень им!) пятнадцатилетние девчонки? Как оно и случается в столь нежном возрасте – всё здесь на полную катушку, навеки, навсегда, до гроба. Марии, Инги, Риты, Светки Малинины, Русланы, Сергеи и Игори Дороховы, Андреи бешено ревнуют, ненавидят, рвут на дамах сердца одежду, бросают друг друга и бросаются от отчаянья в окно. Как сказано в одной рифмованной истории с запоминающимся названием «Любовь и кровь»: «Счастье близко, да вот же оно. И при всех, на глазах со слезами Вылетает Аленка в окно»…

Не смейся, читатель! Любовь и кровь в девичьих рассказах не просто рифма. Больше половины историй сборника трагические. ««Она сама пришла ко мне и сказала: «Это я убила Танюшу. Я люблю тебя». … Я взял нож и воткнул ей в сердце. А теперь мне все равно, что будет со мной, я выпил яд. Похороните меня рядом с Таней. Я прошу вас». В зале все рыдали!»

Ах, если бы герои вовремя познакомились с «правилами любви», которые тоже приводятся в сборнике, возможно, все сложилось бы иначе. Счастливее, правильнее. Нужно только вызубрить эти правила наизусть. «Если юноша хочет познакомиться с девушкой, он должен легонько наступить ей на ногу». «Если дует дым в лицо, значит, любит». «Если девушка жмет крепко руки юноши, и он не говорит: «Ой», значит, он ее любит». А уж если поцелует без предупреждения в губы, тут и сомневаться нечего, любит, любит! Любовь же иногда «кончается разлукой», но чаще всего бракосочетанием.

Первый учебник жизни, первая сублимация, первое сексуальное руководство, не в пример учебникам по планированию семьи, вполне целомудренное – социальная роль рукописного девичьего рассказа в целом очевидна. Вместе с тем, большинство рассказов датировано серединой и концом 1980–х и получено из провинциальных российских городов. И то, и другое трудно назвать случайностью. Да и сам факт опубликования рассказов, не предназначенных для печати, выглядит символично.

Переписывания в тетрадку рассказов о «любви до гроба» очевидный анахронизм, традиция, себя почти изжившая. Если когда–то тетрадки с этими рассказами прятались от мам в самый дальний ящик стола и атмосфера тайны буквально входила в их состав, то теперь «сердечны тайны, тайны дев» перестали быть тайнами. Иным стал воздух. То, о чем раньше было ни–ни, теперь проходят в школе, к тому же, как справедливо замечает в одной из сопровождающих собрание статей Т.А. Китанина, ниша, занимаемая прежде рукописными рассказами, начинает заполняться специальной литературой для девочек–подростков о коварстве и любви в 9 «А» или 10 «Б». В книжках с аляповатыми картинками и золотым тиснением бушуют те же страсти, что и в рукописном рассказе, разве что изложены они чуть более литературным языком.

Девичий рассказ вышел из подполья и профессионализуется на глазах. Недаром лучшие эпизоды рукописных рассказов слегка напоминают прозу Андрея Геласимова, а худшие – прозу Ирины Денежкиной. «Низкая» периферийная словесная культура начинает питать «высокую» литературу. Более того, именно художественная литература подобного рода становится востребованной в обществе: Денежкина и Геласимов – писатели разного калибра и дарования, но популярность их вполне сопоставима.

Вот он, давний культурный парадокс, отчасти описанный еще Ю. Тыняновым: провинция, в которую прежде ездили из столиц рассказывать про достижения науки, сама оказалась хранителем источников, бесценных и для науки, и для литературы.

(Русский Журнал, 2003, 3 января http://www.russ.ru)

Светлана Хрусталева

Подростковые тайны

Все мы (ну или почти все) в пору нежного девичества заводили разные тайные тетрадочки. Я имею в виду не только песенники и смешные послания в виде треугольников. Я имею в виду нечто покруче.

Тайком от родителей мы передавали из рук в руки любовные рассказы. Правда, одну тетрадку у своей подружки Ленуськи (а учились мы с ней тогда в 8–м классе) я так и не отважилась переписать. И сейчас–то рассказик кажется не совсем приличным. А тогда и вовсе у меня даже уши покраснели. Хотя, пожалуй, это была первая своего рода сексуально–эротическая инструкция, попавшая мне в руки.

Короче, сюжет такой: девочка Таня приглашает к себе в гости подругу Инну. Та приходит и обнаруживает, что дверь в квартиру не заперта. Открывает и… застывает на пороге. Ее подружка в постели с молодым человеком старше неё лет на пять! С перепугу девочка застыла на месте, так что на её глазах… Нет, подробности того, что произошло, а потом еще раз, немного по–другому, а потом еще, совсем уж по–другому, произошло на её глазах, я опускаю.

…Каково же было мое удивление: нечто подобное этой истории я обнаружила вдруг недавно в книге. Издательство «О.Г.И.» собрало и выпустило «Рукописный девичий рассказ». Это – целое собрание историй, выдуманных совершенно подлинными российскими школьницами…

Научный редактор издания, Анна Минаева, аспирант Института высших гуманитарных исследований, рассказала о том, как эти истории были собраны: «Сергею Борисову, фольклористу из Шадринска, первая девичья тетрадка с рассказом о любовных переживаниях попала в руки в 82–м году, когда он работал вожатым в одном из пионерлагерей Свердловской области. Он решил, что это тоже форма народного творчества, и стал такие рукописи собирать. Кто–то из девушек отдавал ему свои тетрадки насовсем, а кто–то – только переписать. В итоге Борисов защитил диссертацию и издал единственное на сегодняшний день полное собрание подобных текстов…

Чем отличается «наивное творчество» подростков? Это и телесериалы, и жестокие романсы, и индийские фильмы в одном флаконе. Героиня, как правило, красива и добра. А герой вполне может оказаться и негодяем. Но в любом случае – эротические сцены девушки выписывают с особой тщательностью и без стеснения.

(Комсомольская правда, 2003, 18 августа)

Данила Давыдов

Скопцы и девицы

Панченко А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура мистических сект. М.: О.Г.И., 2002. – 544 с. – (Фольклор/постфольклор: новые исследования). 2000 экз. (о) ISBN 5–94282–106–2

Рукописный девичий рассказ / Сост. С. Борисов. М.: О.Г.И., 2002. – 520 с. – (Фольклор/постфольклор: новые материалы). 2000 экз. (о) ISBN 5–94282–107–0

Новая книжная серия, затеянная совместно издательством О.Г.И. и Институтом высших гуманитарных исследований при РГГУ, именуется «Фольклор/постфольклор» и предполагает публикацию материалов и исследований (как новых, так и извлеченных из архива) по этой теме. С.Ю. Неклюдов, председатель редколлегии серии, справедливо замечает: «За последние десять–пятнадцать лет в число объектов фольклористики активно включается постфольклор – продукт современной, преимущественно урбанистической спонтанной культуры… Это – низовые традиции города, недавно возникшие или просто проигнорированные советской наукой». Иными словами, задача новой серии – собирание, систематизация и исследование тех областей словесности, которые находились на периферии внимания «традиционной» фольклористики; по сложившейся в искусствознании терминологии, эти области следует назвать «третьей культурой».

Монография А.А. Панченко формально посвящена сектантскому (хлыстовскому и скопческому) фольклору, но выходит за рамки поставленной темы, фактически претендуя на построение общей теории сектоведческой культурологии. Обстоятельное исследование исторической поэтики сектантских обрядов противостоит эстрадной филологии Александра Эткинда: не случайна в книге Панченко почти постоянная полемика с этим автором. Материал, анализируемый ученым, чрезвычайно интересен не только фольклористу или историку религиозных движений: в монографии поднимаются вопросы «пограничья» культур, столь важные для любого ученого–гуманитария в эпоху исследований «по краям».

Книгу Панченко следует рассматривать по «гамбургскому счету», и потому особенно обидны некоторые недочеты этой монографии. Попытки выйти в своих теоретических построениях за пределы заявленной темы, увы, не всегда убедительны. Так, замечания об отличиях сектантской глоссолалии и футуристической зауми крайне поверхностны; рассуждения о наивной литературе слишком робки и демонстрируют незнакомство автора со значительным корпусом исследований на эту тему в смежных дисциплинах. Впрочем, эти замечания ни в коем случае не умаляют заслуги А.А.Панченко, написавшего работу, которая станет образцовой для последующих исследователей данной темы.

Книга «Рукописный девичий рассказ», составленная С.Б.Борисовым (многие должны помнить его публикацию на ту же тему в культовом сборнике «Русский школьный фольклор»), – уникальная коллекция этих образцов низовой словесности, систематизированных по сюжетным моделям. Подсознание девочек–подростков, структурированное канонами жанра, – ценнейший материал не только для филолога, но и социолога, психолога или антрополога.

К сожалению, и эта книга – в своей теоретической части – вызывает некоторые нарекания: и вводная статья Борисова, и послесловие Т.А. Китаниной сомнительны в тех фрагментах, где прослеживается генезис этого «постфольклорного» жанра. Так, Китанина предлагает схемы сюжетов повестей XIX века, получивших «наибольшее распространение в девичьих рукописных любовных рассказах»; это ценный материал, ничего, однако же, не доказывающий. Исследователи явно не могут сделать выбор между теорией заимствования и теорией архетипов – отсюда явная неуверенность интонации, возникающая при постановке вопроса о возникновении «девичьих рассказов». Думается, редколлегии серии, ставшей, безусловно, настоящим событием в гуманитарном книгоиздательском процессе, можно пожелать только большей четкости в формулировании собственных задач – все остальное уже сделано, чему блистательное подтверждение – две первые книги.

(Книжное обозрение, 2003, № 3, 27 января)

Майя Кучерская

 

Сердечны тайны, тайны дев…

Тетради, который хранят под подушкой

 

Энциклопедия русской жизни пополнилась ещё одним томом – сборником «Рукописный девичий рассказ», составленный Сергеем Борисовым.

Юрий Лотман и тартуская школа сумели убедить коллег по филологическому цеху и всю образованную российскую публику в том, что «прочитать» можно всё. Ибо почти всё, что нас окружает, – «текст», который подчиняется своим правилам и следует определенным законам. А потому и липовая аллея, и фасон платья, и манера здороваться, а уж тем более всё зарифмованное и записанное на бумаге достойно самого пристального изучения. Сергей Борисов собрал тетрадки с рукописными девичьими рассказами о любви. Издание вышло вполне научным (с предисловием, вступительной статьёй, классификацией сюжетов, вариантами одних и тех же историй) и, несмотря на это, обречёнными на успех у читателя.

Тексты трогательны и трепетны, чисты, как девичья слеза, смешны до колик.

«Ее звали Мария… У нее было очень красивое очертание лица и фигура». «Солнце заиграло в его голубых бездонных глазах». Марии, Риты, Светки Малинины, Русланы, Сергеи и Игори Дороховы любят, ненавидят, бросают косые взгляды, целуются в первый раз, бросают друг друга и бросаются от отчаяния в окно. Учатся они всё больше в школе, классе в 10–м. Звучит полонез Огинского, в разгаре новогодняя ночь, выпускной вечер, первый танец, первый поцелуй, смятение, обида, катастрофа.

Больше половины рассказов трагические. «Она сама пришла ко мне и сказала: «Это я убила Танюшу. Я люблю тебя» … Я взял нож и воткнул ей в сердце. А теперь мне всё равно, что будет со мной, я выпил яд».

Но трудности и драмы возникают у героев лишь оттого, что они не познакомились вовремя с «правилами любви», которые также приводятся в сборнике. «Если юноша хочет познакомиться с девушкой, он должен легонько наступить ей на ногу». А уж если поцелует без предупреждения в губы, ту и сомневаться нечего – любит, любит! Любовь же иногда «кончается разлукой, а чаще всего бракосочетанием».

Смех смехом, но после чтения сборника возникает ощущение некоторого дискомфорта. То ли за родину обидно? Есть такие истории в какой–нибудь Европе–Америке? Если и были, их давно сожгли феминистки. Во всех этих «сердцах на снегу» и «гвоздиках в грязи» запрограммирована несчастная женская судьба, именно к несчастью, к неизбежному горю эти истории готовят. Девушка здесь лицо всегда страдающее, обиженное, тоскующее. Ухаживают за ней примитивно и блекло. Ну а как еще могут ухаживать школьники? И даже когда любовь оканчивается «бракосочетанием», счастье приходится вырывать у судьбы с боем и рожать ребенка в 16 лет. Благополучие хрупко, и даже в нём – надрыв.

Одинокая женщина 40 лет с тоской в глазах, мать–одиночка – явление чисто русское. «Ключи от счастья женского, – как сказано классиком, – заброшены, потеряны у Бога самого!» Да потому–то и заброшены, что начитались девчонки тетрадок, наслушались пионерлагерных историй про любовь до гроба, потому что выросли и сформировались в культуре, где парню нельзя отказать – решит, что не любишь, где роль обманутой дурочки почти неизбежна. И с дорожки, протоптанной карамзинской бедной Лизой и Кроткой Достоевского, никак не свернуть.

На ярмарке non/fiction в двух шагах от лотков издательства ОГИ, на которых продавался «Рукописный девичий рассказ», и были развешаны девичьи тетрадки–оригиналы, читала свой новый рассказ молодая писательница Ирина Денежкина. Проза Денежкиной, на удивление, напоминает истории из рукописных тетрадок. Что ж, это тоже выход и способ борьбы с проклятой женской судьбой – сдувать с девичьих «сердечных тайн» дымку таинственности, делая их достоянием общественности, а заодно получать за это национальные премии.

(Российская газета. 2003, 1 февраля)

Владимир Иткин

Я хочу тебя!!!

«Рукописный девичий рассказ» (сост. Борисов С.Б.). М: ОГИ, 2002, 520 стр. Серия: Фольклор/постфольклор. Новые материалы.

Когда душа уходит в то место, что находится чуть ниже живота, а реализовать естественную потребность не выходит, лучшая утеха – поэзия и проза. «Рукописный девичий рассказ» – беспрецедентная и уникальная по количеству и разнообразию материалов книга, в которой собрано около двухсот изумительных по своей наивности и дурости рассказов (настоящих!), писаных простыми девчонками в период их полового созревания. Трудно удержаться от цитат. «Тяжело дыша, изо всех сил стараясь, он прошептал: «Поцелуй меня». Я наклонилась и поцеловала его холодные губы. Он потерял сознание. В это время зашли врачи. «Спасите его, вы же можете! — рыдала я. — За что его так? За что? Ведь он такой хороший!“. Вдруг я встретилась глазами с его матерью. Она посмотрела на меня и бросилась как сумасшедшая к гробу». Еще: «Наташа не знала, где находится. Она лежала обнаженная, а рядом с ней лежал обнаженный юноша. Одна его рука нежно обхватила обнаженные груди». И еще: «Аленка не могла сказать ничего. Ее душили слезы, и она лишь ответила: «Да!» А Ромка целовал ее, и она не сопротивлялась. Они просидели здесь целую ночь, а когда шли прощаться, Ромка крепко поцеловал ее в губы и, взяв в свои широкие ладони ее лицо, долго смотрел ей в глаза. Сжалось сердце у Аленки, тогда ей стало грустно. На пороге стоял зоотехник». И так четыреста двадцать страниц подобной восхитительной ахинеи. И пятьдесят страниц исследования, где автор с потрясающим занудством вставляет этот животрепещущий материал в силки традиционного литературоведческого анализа. Надо сказать, что путного у него ничего не получилось, но закроем на это глаза. Нам не до исследователя. Мы просто читаем и созерцаем инстинкты в их первобытной красе. «Его рука соскользнула по плечу. Инга опешила от ужаса. Она без памяти опустила ему голову на плечо. Плечико рубашки упало с плеча, и показалась белая грудь. Андрей взял ее за талию и положил на первую попавшуюся кровать. Он целовал ее, лаская, так прошло 20 минут. Увидев себя в таком виде, а рядом с собой Андрея, она оттолкнула его и выбежала из палаты». Куда там Анаис Нин до наших девчонок!

(Книжная витрина. Еженедельный информационный бюллетень.

2002, № 33, 21–27 сентября http://www.optkniga.ru)

[Рецензия на] «Рукописный девичий рассказ» –

Москва, ОГИ, 2002. Составитель – С. Борисов

Новый жанр современного фольклора был открыт и исследован фольклористом С. Борисовым, педагогическая деятельность которого немало помогла ему в собирании умопомрачительной коллекции того, что аннотация называет «наивным творчеством подростков». Девочек–подростков, разумеется. Ведь в то время, как их сверстники мужского пола носились по улице с мячами и палками и расквашивали друг дружке носы, юные барышни терпеливо заполняли незатейливыми текстами о любви тетрадь за тетрадью.

Исследователь Борисов собрал огромную коллекцию письменных девичьих откровений, проанализировал и систематизировал материал, выпустил книгу «Мир русского девичества: 70–е – 90–е годы ХХ века», а также защитил диссертацию по теме. Теперь же он предоставляет нам возможность самим ознакомиться с новым фольклорным явлением – в «Рукописном девичьем рассказе» приведена значительная часть коллекции Сергея Борисова.

Даже не пытаюсь себе представить, какой восторг, наверное, испытывал исследователь, погрязший в обилии девчачьих анкет, дневников, новогодних «пожеланников» и песенных альбомов! Помнится, будучи ещё школьником среднего школьного возраста, я случайно наткнулся на нечто подобное в комнате своей двоюродной сестры, и для меня настоящим шоком был факт того, сколь сильно отличаются мир мальчиков и мир девочек. Ещё долго я ломал голову над тем, откуда взялись «правила любви» типа «если девушка хочет, чтобы парень её поцеловал, она должна задуть его спичку» и что же делать девушке, которая жаждет поцелуев некурящего молодого человека?!

Сборник, составленный Борисовым, крайне забавен. Что вы, например, скажете, о подобных аббревиатурах: ЛЕБЕДИ: Любить Его Буду Если Даже Изменит. ЯБЛОКО: Я Буду Любить Одного Как Обещала. ДУРАК: Дорогой, Уважаемый, Родной, Абажаемый Кавалер.

Или, вот, пожалуйста, формула любви из девичьего блокнота 1979 года…

С ума сойти! Не правда ли?

Улыбка, возникшая при прочтении первых страниц книги, не исчезала с моего лица до самого окончания чтения. Если не считать, конечно, тех моментов, когда я смеялся.

Какие названия, какие обороты речи!!! «Сердце на снегу», «Горькая осень», «Отомсти за меня»… «Элвиса похоронили через 3 дня. Все три дня я ничего не ела»… «Я посмотрел на её спину. О! Это было страшно. У неё в спине, как раз напротив сердца, торчал нож»… «В 11 классе шёл урок химии. Урок вёл молодой учитель Виктор Николаевич. Всё время он поглядывал на белокурую Таню. Она ничего не замечала и смотрела в окно, и думала: «Ох, как быстро идут года!“»…

Прочесть всю книгу от корки до корки у меня, само собой, не получилось, тем более что почти каждая из историй в ней представлена в нескольких вариантах, зачастую не очень сильно отличающихся друг от друга. Всё–таки, как ни крути, это не какая–нибудь там развлекательная литература, а настоящая научная работа. Правда, одна из самых интересных и весёлых научных работ, скажу я вам.

Основные разделы «Рукописного девичьего рассказа» таковы:

1) Рассказы без трагического исхода;

2) Рассказы с трагической гибелью одного героя;

3) Рассказы, завершающиеся гибелью обоих героев.

Уже эти заголовки, сами по себе, более чем многообещающи и красноречивы. И – что немаловажно – они дополнены отличнейшим приложением, в котором: «40 правил любви», «Лекция о поцелуях», «Признаки любви»… А–а–а–ах!!!

Кроме всего прочего, исследование С. Б. Борисова чётко указывает тем, кто в этом ещё сомневался, на истинное место в литературе так называемого любовного романа (горячий привет издательству «Панорама»!): произведения такого рода может создавать любая школьница!

Электричество горит, / Освещая здание. / Больше нечего писать. / Целую. До свидания.

(Эксперимент. ру. 2003. 16 октября http://www.experiment.ru

Автор материала укрылся за псевдонимом «Жёлтая Голова»)

Сергей Дмитренко

Книжная полка

Рукописный девичий рассказ / Составитель С.Б. Борисов. М.: ОГИ, 2002. 520 с. (РГГУ. Институт высших гуманитарных исследований. Семинар «Фольклор/постфольклор: структура, типология, семиотика»).

Не раз, когда слышал очередные маловразумительные и вместе с тем весьма напористые и директивного происхождения предложения о потеснении сочинения в системе школьного литературного образования, думалось: да были ли эти канцелярские люди когда–нибудь детьми?! Ну, хорошо, допустим, теперь они упоены только составлением циркуляров и распоряжений, но неужели никто из них прежде, в детстве не чувствовал сладостного трепета при виде чистого листа бумаги, предвкушения радости от того, что сейчас он (она) не прочтёт, а сам (сама) напишет то, что ему (ей) захочется.

Кто станет отрицать, что у обучающих детей искусству письменной речи множество проблем, но не сами ли мы, взрослые, педагоги эти проблемы усугубляем? Фольклорист Сергей Борисов обратился к Жанру современного городского творчества, который, казалось бы, общеизвестен – рукописным девичьим рассказам о любви. В подростковом возрасте их почти все писали или пишут (так же как мальчишки пишут фантастические или приключенческие повести). Борисов собрал, проанализировал и подготовил к печати увесистый том этих сочинений, став не просто первым исследователем популярной жанровой формы так называемого наивного творчества, но и её пропагандистом.

Кроме вступительной статьи составителя «Любовный рассказ в ансамбле девичьего альбома», в книгу входит исследование Т.А. Китаниной «Сюжетные традиции девичьего рукописного рассказа», также показывающее прямую зависимость авторов этих произведений от круга их чтения, следовательно, и от учителей, которые имеют возможность не дать этому кругу потерять более или менее правильную форму.

Тем более что, как отмечает автор предисловия к книге Е.В. Кулешов, «этическая программа девичьих любовных рассказов удивительно традиционалистическая и конформистская. За немногими исключениями, все они утверждают приоритет семейных ценностей, гармоническую любовь, в которой сочетается духовное и чувственное». И далее: «…перед нами своего рода «учебник жизни» для девочек–подростков, введение в семиотику куртуазной культуры и даже кодекс нравственности». К этому можно добавить только слова сожаления: знаменательно, что за изучение этого замечательного и очень продуктивного для полноценного воспитания феномена взялся фольклорист, а не методист. Методистам нашим, как видно, заниматься действительными проблемами полноценного образования и литературного воспитания школьников всё некогда.

(Первое сентября. Литература. 2003. № 48 – С. 29)

Фаина Гримберг

«Танюша, давай будем с тобой друзьями…»

Рукописный девичий рассказ. Сост. С.Б. Борисов. – М.: ОГИ, 2002

Имя С.Б. Борисова несомненно сегодня многое скажет всем интересующимся современной этнографией. В частности, в том же 2002 году увидело свет в московском научно–издательском центре «Ладомир» исследование С.Б. Борисова «Мир русского девичества. 70–90 годы ХХ века». Неоднократно появлялись и публикации, посвященные жанру «девичьего рукописного рассказа». И вот собиратель–комментатор решил наконец обобщить их в сборнике, изданном Объединенным гуманитарным издательством. Материалы для своих исследований «русского девичьего мира» С.Б. Борисов черпает в «глубокой провинции», в городе Шадринске и его окрестностях. И здесь тотчас же стоит пожалеть о том, что ни сам С.Б. Борисов, ни комментаторы его собрания девичьих рукописных рассказов, Е. Кулешов и Т. Китанина, не уделяют должного внимания среде, в которой анализируемые ими тексты родились и бытуют. Лишь словно бы мимоходом проскальзывают некоторые сведения: «Девчонка, у которой я взяла тетрадь, по–моему, училась в школе № 32. Жила она у вокзала в бараках…» Или: «В то время наша семья была стеснена в материальных средствах, и мы жили впятером в однокомнатной квартире, а я всегда мечтала о своей комнате, и у меня были свои представления о том, как должен быть обеспечен ребенок в семье».

Несомненно «девичьи рукописные рассказы» – продукт одной из положительных сторон советского воспитания: всеобщего обязательного школьного образования, продукт доступности библиотек и также и кинематографа (дешёвые билеты, бесплатные сеансы для школьников). Именно подобная система позволяла девочкам из малокультурных семей, дочерям и внучкам людей малообразованных так или иначе соприкасаться с культурой и соответственно «производить» собственный «культурный продукт». В собрании С.Б. Борисова обращает на себя внимание в целом ровный, «среднелитературный» стиль; явные стилистические погрешности, производящие комическое впечатление, встречаются крайне редко. Но естественно было бы предположить, что с повышением культурного уровня меняется и характер подросткового, и юношеского и девического, творчества. Например, именно такой процесс фиксируется в повести Э. Пашнева «Белая ворона» (М., 1990). Героиня повести, девочка из рабочей семьи Алена, постоянно «культурно растет»… Но, увлеченные жанром, которому они отдали много времени и сил, Борисов и его коллеги явно склонны к абсолютизации его значимости. Тот же Е. Кулешов в предисловии к собранию Борисова безапелляционно утверждает: «…Действительно, эти простодушные тексты смешны. Однако важность выполняемых ими функций несомненна: перед нами своего рода «учебник жизни» для девочек–подростков, введение в семиотику куртуазной культуры и даже кодекс нравственности. На понятном для юных читательниц языке, на простых и трогательных примерах девичий любовный рассказ очерчивает систему нравственных координат, обучает гендерным стереотипам, в самом широком смысле «учит жизни». Для «большого» искусства эти задачи как минимум периферийны, они всегда отдаются на откуп массовой культуре. И надо признать, что девичьи любовные рассказы с блеском выполняют свою миссию».

Подобный комментарий вызывает некоторое недоумение. Но, вероятно, для того, чтобы это недоумение сделалось более или менее понятным, следует привести фрагмент записи одного из популярных «девичьих» сюжетов: «Раздались рыдания, крышка гроба захлопнулась. Вот она уже в могиле. Алексей все бросал землю. Давно уже все ушли, а он стоял. Три дня люди видели юношу у могилы № 1205. Многие считали его ненормальным. Вечером 3–го дня к могиле 1205 подошел парень с рюкзаком. Он встал на колени и долго–долго стоял, не двигаясь. Алексей заметил на висках седину, хотя ему было 19 лет. Сергей смотрел на фотографию на обелиске».

Возраст «юных читательниц» подобных текстов колеблется от приблизительно четырнадцати до двадцати лет. Пожалуй, возможно утверждать, что девушки, для которых именно язык подобных текстов является «понятным», находятся на низком уровнем культурного развития. Если девушке в достаточной степени знакомы анатомия и физиология человеческого тела, если она в состоянии прочитать тексты Л. Толстого, И. Тургенева, В. Набокова, нужно ли ей «учиться жизни» у рассказов, подобных «Марийке» и «Аленьке»? Вопрос о «гендерной» – для мальчиков или для девочек, для мужчин или для женщин – литературе любопытен. Но то, как подходит к этому вопросу Е. Кулешов, снова вызывает недоумение: «…Культурные практики мальчиков–подростков воспевались в произведениях Аркадия Гайдара, в то время как произведения Лидии Чарской, бывшие «культовыми» среди читательниц–гимназисток дореволюционной поры, изымались из библиотек. Попытки создать советскую литературу для девочек предпринимались время от времени (наиболее известный пример – повесть Рувима Фраермана «Дикая собака Динго»), но были случайными и непоследовательными… Характерно, что в ряду ожесточенных критиков девичьей альбомной культуры как дурного наследия буржуазного прошлого были такие крупные писатели и идеологи, как Корней Чуковский и Аркадий Гайдар».

Надо сказать, что проблемы подростковой влюбленности весьма волнуют персонажей Гайдара и «воспевает» он не «культурные практики мальчиков–подростков», а некие новые, идеальные подростковые «практики», основанные на взаимном уважении, равенстве полов, честности взаимоотношений. Известная повесть Р. Фраермана «Дикая собака Динго» никак не может считаться «попыткой создания литературы для девочек», а находится в русле советских произведений о «новых взаимоотношениях» (Л. Сейфуллина, П. Романов и др.). Все–таки большинство произведений, героинями которых выступают девочки и женщины, отнюдь не относятся к «специальной гендерной» литературе, хотя порою оказываются доступными в определенной степени даже читателям с низким культурным уровнем. Так, показательна история повести татарского писателя Аделя Кутуя «Неотосланные письма» (1936). В переводе на русский язык эта повесть сделалась необычайно популярна среди читательниц, женщин и девушек из рабочей среды. Однако это отнюдь не гендерное произведение, а текст, развертывающий все ту же тему «новых человеческих отношений». Существуют европейские литературы, в которых чрезвычайно развиты так называемые утилитарные жанры: детектив, любовный роман, гендерно адресованная литература. Но возьмем, например, популярнейшую в шестидесятые годы в Венгрии повесть Марты Гергей «Элфи»; в сущности, для автора важно отнюдь не то, как ладит её юная героиня со своими родными, с другом, с коллективом парикмахерской, где она работает; нет, автора куда больше интересует отношение героини и ее близких к венгерскому восстанию 1956 года. Гергей всячески подчеркивает конформизм и аполитичность своих персонажей, но не забывает и о том, что рядом с ними существуют люди, исповедующие иные убеждения. И этих людей много…

Комментарии самого Борисова, Кулешова и Китаниной к собранию Борисова снова показывают, что в увлечении осуждением советских культурных традиций вновь и вновь «выплескивают ребенка вместе с водой». Разумеется, тексты Фраермана и Гайдара, как бы ни относиться к их политическим убеждениям, являются серьезной и интересной литературой, произведениями стилистов. Тексты же Чарской явно отличаются дурновкусием, написаны бойко, но неряшливо, и потому едва ли могут быть рекомендованы для детского чтения. В данном случае вполне возможно признать правоту Чуковского и Гайдара, резко критиковавших тексты Чарской и стремившихся к изъятию этих текстов из «орбиты» детского чтения! Естественно, возможно изучать «романы» Чарской как некий культурный «феномен», но рекомендовать их для чтения – все равно что рекомендовать для чтения те же «девичьи рукописные рассказы»!

Впрочем, изучение «девичьего рукописного рассказа» только ещё начинается, и можно быть благодарными С.Б. Борисову за его труд собирателя. Но вновь и вновь выясняется, что собрать тексты проще, нежели прокомментировать их. Порою комментатор попросту не ориентируется в специфике культуры того или иного периода. Обратимся вновь к предисловию Кулешова: «…Ещё больше похож на любовный рассказ знаменитый фильм Юлия Райзмана «А если это любовь?» (1961), в котором счастье молодых героев оказывается невозможным из–за вмешательства матери главной героини: она заставляет свою дочь сделать аборт и расстаться со своим возлюбленным».

Дело даже и не в том, что Кулешов неверно пересказывает содержание известного фильма Райзмана! Суть в том, что эта ошибка проистекает прямо из незнания Кулешовым идеалов шестидесятичества. В фильме Райзмана отношения героев чисты, а разлучает их пронизанная духом ханжества, злобного недоверия и шпионства косная система образования; впрочем, и не разлучает; Ю. Райзман в финале оставляет надежду на то, что герои преодолеют тиранию косных общественных установок и соединятся…

Следует остановиться и на специфике текстов, собранных Борисовым. Это тексты, созданные в 50–70–е годы. Тексты эти предлагают некие варианты «нормативной», «правильной» жизни, исходя именно из советского общественного устройства того времени. Тексты рисуют общество, где непременной инициацией для юношей является служба в армии, а для девушек – брак и материнство (вспоминаются рассказы и повести В. Пановой!); общество, где жилье «выбивают» или «дают», а еду – «достают»; но в то же время в этом обществе развлечения и образование дешевы (а то и бесплатны!). Это патриархатное общество, где для девушки престижен брак, а для юноши – овладение девушкой до брака; общество, где добрачная дефлорация рассматривается девушкой как катастрофа… Любопытно, что в рассказе, написанном по просьбе Борисова студенткой Шадринского пединститута Жанной К. в 2001 году, видна некоторая «переоценка ценностей». Героиня рассказа, Даша, занимается бизнесом и не поддается авантюристу Дмитрию, пытающемуся прежде всего подорвать её «дело». Таким образом, возможно полагать, что и девичья психология имеет свою динамику развития во времени и не стоит, что называется, на месте!

(Знамя, 2003, № 11)

О.В. Смолицкая

Девочки писали рассказы

Рукописный девичий рассказ / Сост. С.Б Борисов. — М.: ОГИ, 2002. — 520 с. – 2000 экз. – (Фольклор / постфольклор: новые материалы).

В рецензируемый сборник входят предисловие, написанное Е.В. Кулешовым; статья С.Б. Борисова «Любовный рассказ в ансамбле девичьего альбома»; тексты рукописных девичьих рассказов и приложения – авторские «девичьи рассказы», аутентичная публикация текстов девичьих рассказов, так называемые «Правила любви» с сопроводительной статьей С.Б. Борисова и небольшая статья Т.А. Китаниной «Сюжетные традиции девичьего рукописного рассказа».

Основной корпус текстов сборника – «девичьи рассказы», собранные и опубликованные С.Б. Борисовым. Он и ранее публиковал их (см. составленную им книгу «Тридцать рукописных девичьих любовных рассказов» (Обнинск, 1992), а также подборки в: Школьный быт и фольклор. Таллинн, 1992. Ч. 2. С. 76–119; НЛО. 1996. № 20. С. 366–376), но никогда так полно не представлял читателю и исследователю.

Что такое рукописный девичий рассказ, входящий, как правило, в так называемый «песенник» («девичий альбом»)? С этим жанром сталкивались почти все отечественные женщины, которым сейчас от 30 до 60, автор этих строк не исключение, и поэтому, наверное, так трудно было писать рецензию на эту очень хорошую книгу – хочется сказать сразу о многих аспектах того разнообразного материала, что представили авторы сборника, и в первую очередь С.Б. Борисов, не давая эмоциональному ощущению, что находишься «внутри» материала, взять верх над аналитической позицией.

В основе сюжета каждого из рассказов – любовь, причем любовь роковая, часто трагическая со смертельным исходом. «В группу «репрезентативных» текстов входят рассказы, включающие смерть или реальную угрозу смерти хотя бы одного из героев. Связка «любовь + смерть» охватывает порядка 60–70 процентов зафиксированных сюжетов. Наконец, семантическим ядром девичьих рукописных рассказов является группа текстов, в которых не просто наличествует тема «любви и смерти», но реализуется сюжетный ход «самоубийство в ответ на смерть любимого» (он присутствует примерно в 40 процентах рассказов)», – пишет С.Б. Борисов (с. 41).

В соответствии с этой особенностью текстов исследователь предлагает классификацию на три группы сюжетов, определяющих, в первую очередь, то, как связаны в том или ином рассказе любовь и смерть: рассказы без трагического (читай смертельного) исхода, рассказы с трагической гибелью одного героя и рассказы, завершающиеся гибелью обоих героев.

Трагический финал – необходимая часть рассказов; о том, как интерпретирует С.Б. Борисов эту особенность текстов, мы еще скажем ниже, а сейчас хотелось бы остановиться на другом – сюжет как таковой несет в этих рассказах основную смысловую нагрузку, они читаются, несмотря на бросающуюся в глаза литературность и искусственность, как подлинные истории о невероятной любви, о чем свидетельствуют отзывы информаторов, которые приводит С.Б. Борисов.

«В личном дневнике 1983 года мы встретили следующую запись: «Сегодня Марина Вайганова принесла в школу тетрадь. Листая эту тетрадь, я прочитала рассказ. Он называется ‘Помни обо мне’. Рассказывается в этом рассказе о крепкой любви Алены и Олега. Разлучить этих молодых счастливых людей не могло ну просто ничего. Однако разлукой послужила смерть Олега. Алена навсегда разлучилась с ним. Но она очень счастливый человек. Она очень сильно любила его, а этого достаточно. Боже мой, как расстроил и потряс меня этот рассказ! Я его запомню надолго»» (с. 43)

Соответственно и анализ этих текстов предполагает, в первую очередь, анализ их фабульно–нарративной структуры. Такой анализ приводит в своей статье С.Б. Борисов (с. 39–40), и подобному анализу посвящена статья Т.А. Китаниной, попытавшейся соотнести сюжеты рукописных девичьих рассказов с русскими повестями начала XIX в. «Мое внимание привлек тот факт, что значительная часть рукописных рассказов школьниц конца ХХ в. полностью укладывается в сюжетные схемы, возникшие как обобщение сюжетного репертуара повестей, издававшихся на русском языке в 1810–1820–х гг. Более того. Если относительно повестей начала ХIX века иногда возникают сомнения, к какому варианту отнести тот или иной текст, то реализующие те же сюжеты девичьи любовные рассказы как будто нарочно создавались по этим схемам» (с. 507). Исследовательница имеет в виду собственную систему описания литературных сюжетов (подробные библиографические ссылки приведены на соответствующих страницах сборника) и весьма убедительно подкрепляет свои положения тремя схемами (с. 515–517). Выше несколько иронично она говорит, что поиск источников сюжетов рукописных девичьих рассказов «дело весьма увлекательное и вполне безответственное, поскольку девичьи рассказы похожи сразу на все – и на жестокие романсы, и на индийские фильмы, и на телесериалы, и на сентиментальные повести. И все это, прямо или опосредованно, находится в культурном обиходе сочинительниц рассказов» (с. 506). Нам это положение кажется важным, причем соотнесенным с приведенным ранее – о том, что рассказы поразительно легко укладываются в схемы. Как представляется, перед нами еще одно проявление механизма перехода литературных открытий и новаций в штампы, формирующие наиболее расхожие слои и элементы культуры, в частности то, что принято называть «массовой» культурой. Так, романтические образы переходят в жестокий романс и балладу в самых разных национальных культурах, в частности в текст аргентинского танго; так, эпические сказания о самом сильном герое, противостоящем силам зла, переходят в фильм–боевик.

Однако анализ рукописных девичьих рассказов интересен не только с точки зрения нарративных структур.

Особый интерес представляет, как нам кажется, этносоциологический, или, если угодно, культурантропологический, анализ девичьих рассказов (воспользуемся здесь названием вышедшей несколькими годами ранее книги С.Б. Борисова «Культурантропология девичества» – Шадринск, 2000). Эта весьма интересная книга, к сожалению, весьма невелика и лишь обозначает основные аспекты того направления исследований, в русле которого находится и рецензируемый сборник.

С.Б. Борисов рассматривает как особый феномен девичью культуру, причем не только традиционного крестьянского общества – на эту тему существует достаточно много капитальных исследований, но и современного, в первую очередь городского общества, где девушка не только и не столько невеста, сколько школьница (отсюда особый интерес исследователя во всех его работах к культуре девичьих учебных заведений), её размышления о взаимоотношениях полов не только и не столько гадания о «суженом» и семейной жизни, сколько о любви как таковой, как чувстве, как увлекательной, пусть и трагической истории, которая может быть не только прожита, но также рассказана (написана) и прочитана.

Рукописные девичьи рассказы обращены к очень юным девушкам, скорее, к девочкам–подросткам (не случайно «взрослыми» в них выступают старшеклассники, любовные романы завязываются в каникулы или на школьных вечерах, а дети рождаются сразу после окончания школы). Это девочки, только–только прошедшие первые менструации («была ли у тебя менструация» и «как ты учишься» – первые вопросы при знакомстве девочек 11–12 лет), только–только осознавшие себя частью взрослого, половозрелого коллектива, и рассказы, которые они читают, пишут и переписывают, призваны ввести их в систему ценностей этого коллектива. Так происходит в любом традиционном сообществе, сходную роль играют многие фольклорные жанры, однако в девичьих рукописных рассказах, при всем их несомненном родстве с традиционной фольклорной культурой (не случайно в названии серии, в рамках которой выпущен сборник, фигурирует слово «фольклор»), происходят весьма любопытные функциональные трансформации. Примером таких трансформаций выступают, на наш взгляд, непременная трагичность и связь со смертью, о которых говорилось выше.

С.Б. Борисов, размышляя о причинах такой нацеленности рукописных девичьих рассказов на смерть, приводит точки зрения разных исследователей, в частности о том, что связь любовь–смерть здесь равнозначна своего рода инициации. Сам он предпочитает термин «самоинициация», который объединяет, а в какой–то степени отождествляет героинь и читательниц–переписчиц девичьих рассказов (с. 43).

Нам здесь, однако, видится возможным и другой подход: рукописные девичьи рассказы получили распространение с конца 1950–х гг., то есть тогда, когда в печати стали робко дебатироваться проблемы взаимоотношений полов у подростков (непременно с осуждением), появились упоминания о добрачных половых отношениях (о связи рукописных девичьих рассказов с литературой и публицистикой периода «оттепели» пишет в предисловии к сборнику Е.В. Кулешов, не акцентируя, впрочем, тот аспект, о котором мы сейчас говорим). Эти отношения, таким образом, входят со знаком минус в общую систему ценностей социума, однако запрет на них не вполне понятен, и поэтому, как нам кажется, маловнятные и не совсем понятные соображения о «девичьей чести» заменяются вполне понятными угрозами – разлуки (он ее бросил) и смерти. Происходит то, что в фольклористике принято называть «медиацией», однако парадокс заключается в том, что в качестве упрощенного и конкретного члена оппозиции, подменяющего более абстрактный (зло, бесчестье), выступает смерть, которая в рукописных девичьих рассказах мало чем отличается от разлуки и иногда с ней прямо соотносится (см. приведенную выше цитату из личного дневника).

Установка на освоение ценностей социума проявляется и в стилевых особенностях рассказов. И Е.В. Кулешов, и С.Б. Борисов, и Т.А. Китанина пишут о наивном и шаблонном, часто комически шаблонном стиле рассказов. Нам кажется, что в них происходит освоение не только моделей сексуального и социального поведения, но и простейших литературных моделей, причем не только на уровне сюжетосложения, но и на уровне стиля.

При описании внешности героев, их чувств и пр. в рассказах используются исключительно штампы, однако это штампы, существующие в литературе, и они, в определенной степени, оказываются для читательниц наглядным примером того, что такое литература вообще, что в ней должны быть описания и переживания и пр., а также, возможно, наглядным примером того, как образ, созданный словом, может произвести сильное впечатление на читателя. «Он спустил с её плеча ночную сорочку и припал жадными губами к ее плечу Он как голодный не мог насытиться поцелуями. Он целовал, целовал ее всю» (с. 162) – подобные строки производят на девушек–подростков впечатление, близкое к тому (и столь же необходимое), что испытывает мальчик–подросток, разглядывая изображения обнаженных женщин. В рассказах определенным образом подобраны имена – часто имена героев сходны (Олег и Алена), часто изысканны, если не экзотичны (Инга и Грин) и т.д. Еще раз повторим – эти приемы обязательно банальны, взяты из устоявшегося репертуара, они знакомят с расхожей стороной литературы (что не исключает подражания образцам достаточно достойным, например, рассказ «Инга» явно несет следы подражания «Звездному билету» Аксенова). Нам кажется несомненным достоинством подхода С.Б. Борисова к своему материалу то, что он не преувеличивает собственно художественных качеств текстов (чем отчасти грешит предисловие Кулешова). С этой точки зрения очень интересными кажутся наблюдения С.Б. Борисова над тем, как описывается в литературных произведениях, рассказывающих о девочках, процесс создания и восприятия подобных рассказов.

На с. 36–38 приводятся фрагменты трилогии А. Бруштейн «Дорога уходит в даль» и повести К. Филипповой «В гимназии». В обоих произведениях речь идет о творчестве гимназисток (у Бруштейн – институток) начала ХХ в. В трилогии Бруштейн девочки решают издавать свой журнал, юные авторы пишут, разумеется, о любви, каждая использует свои представления о литературе и жизни. В повести Филипповой гимназистка пишет рассказ о любви как сочинение на свободную тему. В обоих случаях находятся взрослые (отец героини, врач, в первом случае и учитель во втором), разъясняющие, что рассказ никуда не годится. «Обратим внимание на то, что в обоих произведениях, описывающих девичье творчество, роль творческой рефлексии над текстом выполняет deus ex machina – либо отец–интеллигент, либо учитель словесности. Сама же девичья среда органично воспринимает непрофессиональные, наивные тексты» (с. 38), – пишет С.Б. Борисов. Позволим себе не согласиться с ним. В трилогии А. Бруштейн ещё до реакции отца сами девочки – «редакторы» журнала видят, что рассказы никуда не годятся, а чуть далее в той же трилогии рассказывается о том, как несколько девочек отвергают «альбомные» стишки, которые недалекая классная дама предлагает как образец истинной поэзии. Они же пишут в альбомы подруг стихи Пушкина, что вызывает неудовольствие классной дамы.

Вообще, кажется, следует различать рукописные журналы и альбомы–песенники. О рукописных журналах С.Б. Борисов писал в статье «Самодеятельные журналы учащихся» (Живая старина. 2001. № 4), где приведен тот же пример из трилогии Бруштейн, но другой из повести К. Филипповой. Как бы ни были схожи рассказы, написанные для рукописного журнала, и те, что переписываются с добавлением «от себя» в альбом–песенник, это всё же несколько разные явления. В одном случае мы имеем дело с осознанным авторством, а в другом – с чем–то подобным сказительству, где традиционный элемент выступает на первый план. Альбомная продукция восходит, как справедливо считает С.Б. Борисов, к традиции семейных альбомов, над которыми традиционно же было принято посмеиваться (ср. описание «уездной барышни альбома» в «Евгении Онегине», литературные анекдоты о том, что позволял себе писать в альбомы дам Лермонтов). Возвращаясь к рукописным девичьим рассказам, заметим (и на основе личного опыта тоже), что социальная роль их состояла еще и в том, чтобы в процессе самоидентификации и взросления читательницы – члена социума они были отвергнуты. Оказаться в роли человека, который среди рыдающих над рассказами подруг высмеивает их литературные достоинства, значит отвергнуть шаблон ради культуры более высокого свойства и таким образом определить свое место в социуме. Часто в этой роли оказываются более взрослые или более продвинутые в культурном отношении читательницы.

Характер сборника, составленного С.Б. Борисовым, не позволил рассмотреть альбомы–песенники во всей совокупности – с включенными в них стихами и песнями. Такое рассмотрение было бы весьма интересно, хотя бы потому, что традиционное название рукописного девичьего альбома – «песенник», тексты песен, как и тексты стихотворений играют в нем существенную роль. Песням принадлежит особая роль в девичьем социуме, однако здесь можно опять наблюдать трансформацию: если в традиционном крестьянском девичьем сообществе главное – совместное исполнение песни, присущее этому исполнению игровое начало, то в песнях, включенных в песенники, главное – слова, и вовсе не предполагается, как это происходит в патриархальном крестьянском сообществе, что слова песен известны исполнителям заранее («спиши слова» – частая просьба после прослушивания песни). Интересно было бы проанализировать, как изменяются тут тексты известных песен в соответствии с сюжетными конвенциями девичьих рассказов – автор этих строк видел неоднократно переписанное «но и Молдованка и Пересса // Обожали Костю–моряка», причем на вопрос, что значат эти имена, владелицы песенников говорили, привнося налет трагедийности в песню, что это две девушки, которым Костя впоследствии предпочел рыбачку Соню. Излишне говорить, что тексты песен не имеют указаний на авторов, то же часто происходит и со стихами, за одним исключением – Эдуарда Асадова.

Е.В. Кулешов говорит о близости стихотворений Асадова к рукописным рассказам, о том, что их включение в песенники не случайно, «литературная банальность произведений Асадова столь же велика, сколь сильна их простодушная искренность <…>. Обращает на себя внимание пристрастие поэта, тонко чувствовавшего духовные потребности своей аудитории, к новеллистической форме» (с. 14).

Стихи Асадова написаны по тем же шаблонам, что и рукописные девичьи рассказы, они обращены к той же аудитории, а имя Эдуард сделало самого поэта почти готовым персонажем рассказов. Заметим, однако, что они не кажутся нам искренними, а наоборот, неприятны тем уже, что представляют профессиональное, а не просто «наивное» спонтанное творчество, ореол «настоящего поэта» замедляет процесс вырастания читательниц из рамок шаблонной культуры, степень их воздействия достаточно сильна (сам Кулешов вдруг неожиданно меняет иронично–благожелательный тон на близкий к рукописным рассказам, когда говорит о том, что «девичьи образы – самые светлые и прекрасные в «балладах» поэта», с. 15), хотя и усилие для того, чтобы заявить, что эти стихи пошлы и плохи, требуется большее, соответственно социальная функция их достаточно велика.

Скажем несколько слов о другом жанре альбома–песенника, представленном в сборнике «Правила любви». В этих текстах кодификация норм поведения в половых отношениях выступает в своем неприкрытом виде, можно сказать, что рукописные девичьи рассказы пишутся как своеобразные иллюстрации этих норм. Однако нам кажется некоторой натяжкой возведение их к правилам любви Андрея Капеллана и вообще нормам куртуазии Европы (в первую очередь Франции) XII–XIII вв. Куртуазная культура была достаточно сложной, она ни в коей мере не обращалась к юным девушкам, регламентируя взаимоотношения замужней Дамы и влюбленного в нее рыцаря не мужа, «правила любви» – лишь одно из её проявлений, с правилами песенников их роднит только название и принцип самой возможности кодификации любовного поведения. Нам кажется, что источник надо искать где–то ближе, возможно, во французских текстах XVIII–XIX вв., всяких «грамматиках любви», имевших хождение в отечественных гимназиях и пансионах, откуда потом постепенно они пришли и в девичьи альбомы (что не исключает их начальное происхождение из куртуазной культуры). Пародийное переосмысление принципа кодификации любовного поведения очень распространено в русской культуре начала ХХ в.

Завершая рецензию, еще раз замечу, что сборник представляется очень интересным. Хорошо подготовленный корпус текстов дает пищу для размышлений о самых разнообразных подходах к материалу, и хочется порадоваться не только за авторов сборника, но и за редактора серии А.С. Архипову, чей вклад в создание и конечный вид сборника весьма велик.

(Новое литературное обозрение. № 70, 2004 – С. 369–373)

Культурные коммуникации и ритуалы (2003)

Наталья Ивова

Счастье по цепочке

Сергей Борисов. Культурные коммуникации и ритуалы. – Шадринск: Изд–во Шадринского пединститута, 2003. – 91 с.

 

Среди работ, выпущенных Шадринским пединститутом, исследование С. Борисова «Культурные коммуникации и ритуалы» занимает не последнее место. Правда, такое объемное и многообещающее название на обложке скромного 90–страничного издания вызывает недоумение. В предисловии автор если и стремится его развеять, то не очень–то активно, сообщая лишь, что в представленной серии очерков поведет речь о «коммуникативных цепочках», осуществляющих «интегрирующую функцию посредством актуализации определенных архетипов общественного сознания», рассмотрит истоки и особенности неких специфических эпистолярных жанров, а также проанализирует «ритуализированные формы коммуникации».

На самом деле содержание книги, открываемой столь туманным и тяжеловесным прологом, близко и понятно каждому с детства. С. Борисов обращается к практике так называемых «почтовых игр» – многократно переписываемым, передаваемым и пересылаемым друг другу «письмам счастья», «письмам любви», «святым письмам», посланиям «счастливому солдату», шутливым письмам. Автор исходит из посылки, что эти «игры», которые, как правило, имеют отчетливую магическую подоплеку и распространяются в женской среде, служат проявлением сложившейся издревле и продолжающей существовать в современном обществе «женской субкультуры», противостоящей культуре мужской. Вместо писем источником счастья могут выступать пироги или грибы, выпекаемые или «вырастающие» из некоей дрожжеподобной субстанции, которая также передается из рук в руки с указанием на давность «игры», её распространенность во многих странах и необходимость привлечения к ней новых участников.

Рассматривая, таким образом, своеобразные жанры современного фольклора, автор обильно цитирует источники, имеющиеся в его распоряжении (информантами автора были преимущественно студентки Шадринского пединститута). В то же время беглые выводы исследователя имеют тезисный характер: описание форм откровенно превалирует над их анализом. Сам С. Борисов краткость своих комментариев объясняет тем, что культурно–историческое значение текстов, полученных «из первых рук», будет со временем лишь возрастать, тогда как авторские суждения и предположения «в обозримом будущем неизбежно утратят свою ценность» (интересно, зачем же тогда вообще трудятся армии исследователей – историков, культурологов, филологов, если результаты их работы столь несущественны и недолговечны?).

При этом главы, где С. Борисов не ограничивается цитированием писем или описанием условий той или иной «игры» а пытается определить их географию, установить хронологические рамки, обращается к схожим традициям других народов, наиболее содержательны. Так, интересны параллели, которые автор проводит между практикой распространения «пирогов счастья» и столетиями бытующим в европейских православных странах обычаем выпекать на Рождество пирог с монеткой, обещающей в новом году счастье тому, кому она достанется. В широкий культурный контекст вписывает С. Борисов также обряды ритуального закрепления дружбы и посестримства у девочек (данная глава завершает книгу), анализируя их структуру и символику.

В целом книга «Культурные коммуникации и ритуалы» оставляет впечатление заявки интереснейшей темы, которая нуждается в тщательной и подробной разработке. Сам С. Борисов, несмотря на скромную оценку «авторских суждений и предположений», обещает «вернуться к данной теме и рассмотреть ее на более обширном материале».

(Урал, 2005, № 1)

Оглавление

От составителя………………………………………………. …………3

Библиографический указатель научных трудов…….. …………….. 5

Отклики на научные издания С.Б. Борисова …………………………15

Тридцать девичьих рукописных рассказов о любви.

Корсаков Д. «Она лежала на асфальте, как белый лебедь…» ……. 15

Шинкаренко Ю. Рукописные рассказы о любви …………………. 16

Щукин В. Кризис столиц или комплекс провинции? ……………… 18

Лойтер С.М., Неёлов Е.М. Современный школьный фольклор ….. 19

Человек. Текст. Культура (2000)

Коршунков В.А. [Библиография]……………………….…………… 21

Культурантропология девичества (2000)

Книги для родителей ………………………………………………… 23

Турбанов И. [Книжная полка] ………………………………………. 23

[Аннотированное библиографическое описание] …………………. 25

Ершов М., Тарасенко Е. Мир девичества: опыт антропологии …… 25

Коршунков В.А. [Библиография] …………………………………… 28

Смирнов В. Женский вариант мифа ……………………………….. 30

Латентные механизмы эротической социализации.(2000)

Прусс И. Сексуальная революция? В городе Шадринске…..……… 35

Прусс И. Из девочек в девушки …………………………………….. 43

[Аннотированное библиографическое описание] ………………… 50

Мир русского девичества: 70–90–е годы ХХ века (2002)

Костырко В. «Давай, коза, попрыгаем» ……………………………. 51

Чикина Е. Из чего же сделаны девочки? …………………………… 54

Чулкова М. Девичьи секреты ……………………………………….. 56

Осминская Н. А ну–ка, девочки! ……………………………………. 58

Котов О. Откуда берутся дети ………………………………………. 59

Рукописный девичий рассказ (2002)

Пять книг недели …………………………………………………….. 61

Кучерская М. Вылетает Аленка в окно …………………………….. 61

Хрусталева С. Подростковые тайны ……………………………….. 65

Давыдов Д. Скопцы и девицы ……………………………………… 66

Кучерская М. Сердечны тайны, тайны дев… ……………………… 67

Иткин В. Я хочу тебя!!! ……………………………………………… 69

[Рецензия] ……………………………………………………………. 70

Дмитренко С. Книжная полка ………………………………………. 72

Гримберг Ф. «Танюша, давай будем с тобой друзьями…» ………… 73

Смолицкая О.В. Девочки писали рассказы ………………………… 77

Культурные коммуникации и ритуалы (2003)

Ивова Н. Счастье по цепочке ………………………………………… 85

Научное издание

Сергей Борисович Борисов

Библиографический указатель научных трудов

Отклики на научные издания С.Б. Борисова

Составитель Е.А. Бурлакова

Подписано в печать 23. 07. 2006. Гарнитура «Таймс». Формат 60х84 ¹/₆₄. Бумага офсетная. Гарнитура «Таймс». Усл. п. л. 5, 75. Уч. изд. л. 5, 77. Тираж 50 экз.

Лицензия ЛР №10210057 от 7 апреля 1997 г.

Издательство Шадринского пединститута 641800, г. Шадринск, ул. К. Либкнехта, 3.

Отпечатано с готового оригинал–макета в ОГУП «Шадринский Дом печати» комитета по печати и средствам массовой информации Курганской обл., 641 870, г. Шадринск, ул. Спартака, 6, тел. 6–33–51.